–Как нет?– Алла замерла с чайной кружкой в большой цепкой руке. Ее глаза переходили от Милы к Райковскому, от Райковского к Миле, отчего они почувствовали себя как на допросе.– Я думала, мальчик играет с няней внизу. Он что, все это время был…один?
Мила и Райковский первый раз за вечер посмотрели друг другу в глаза. В этот момент не было никакой ссоры. Никакой смски. Никаких обид. Был только Миша. Их Миша.
В повисшей, как туман над рекой, тяжелой густой тишине раздался негромкий хлопок.
Сидящие за столом, поймав в воздухе этот тонкий запах беды, не сговариваясь, бросились вниз. Поспешно миновав резную лестницу, четыре фигуры разбудили молчаливый полукруглый холл, рассыпавшись в разные стороны. Кто в залу, кто в гостиную, кто в кабинет, кто ко входной двери. Никого не обнаружив, четыре суетливые фигуры устремились в арку под лестницей. Мишина комната встретила их одиноким молчанием, у окна еле заметно подрагивала на сквозняке нежно-голубая шторка. Под кроватью Миши не обнаружилось, в шкафу тоже.
Игрушки
на полках заговорщицки молчали.
Молчал и сундук под лестницей. Он больше не хлопал … больше было не нужно.
Вспоминая свое пестрое прошлое, сегодня сундук гордился собой больше всего. Это был самый смелый, самый отважный и самый одинокий экспонат его коллекции. Его душа строила нескольких.
И ему больше не будет ни грустно, ни холодно, ни одиноко.
Никогда не будет.