Выставившие своим кандидатом директора крупнейшего банка Матти Виркунена, по совместительству председателя Союза офицеров запаса, представители правого блока утверждают, что они тоже не против нынешней внешней политики, но при этом идеализируют шовинистическую линию предвоенного времени. Чтобы расколоть правительственный блок в повседневной своей практике, они стремятся заморозить развитие экономических связей с социалистическими странами, требуют увеличить военные расходы. Это можно сделать лишь за счет социальных затрат, правые — против расширения государственного сектора промышленности и настаивают на том, чтобы представители ДСНФ (коммунисты) были изгнаны из правительства, так как они, мол, интернационалисты, а не «патриоты».
Отвечая на эти выпады, Кекконен в своем выступлении перед студентами севера говорил, что настоящая демократия предполагает «согласие на несогласие». «А что касается финского патриотизма, то я убежден, — говорил он, — что Суоми так же дорога финским коммунистам, как и другим финнам. И действительно, слаб был бы финский народ, если бы каждый четвертый финн был врагом своей родины. У коммунистов не такие, как у их оппонентов, представления о социальной и экономической справедливости в ее политическом воплощении. Кооперирование с коммунистами в построении финского общества означает для инакомыслящих столкновение идей. Тот, кто верит в правильность и жизнеспособность своих идей, должен иметь мужество отстаивать их».
На другой день после посещения Тамманиеми я рассказал об этой встрече одному здешнему журналисту. Он глубокомысленно покачал головой:
— Кекконен человек сложный. Но не обольщайтесь! Он будет проводить такую внешнюю политику только до тех пор, пока это выгодно Финляндии.
— Вот и отлично! — воскликнул я. — Потому что лишь политика мира и дружбы с соседом будет всегда выгодна и Финляндии и нам.
В ГОСТЯХ У СВИНХУВУДА
Высокие бронзовые сосны тянут мохнатые, отвисающие под тяжестью снега лапы к окнам уютного деревянного дома, из которых видны и гладь Кивиярви, и разбросанные на нем островки, где сгрудились такие же высоченные сосны с нахлобученными снежными башлыками.
Хорошо смотреть из широких изузоренных морозцем окон на это уже почти целиком затянутое льдом озеро, на закат над лесами, неестественно расцвеченный всеми оттенками красного и голубого; хорошо впитывать в себя всю красоту декабрьского дня, полного искрящихся от солнца снежинок, придорожных березок в праздничном кружеве изморози. «Чайка» перенесла нас из Хельсинки сюда, за двести с чем-то километров, на восток, к местам, где проходит трасса Сайменского канала, в Луумяки, в это имение на мысе Котканиеми.
— Отсюда, из дома, отец поехал в ссылку в Сибирь за противодействие указам царя… В Колывань. Мать несколько раз ездила туда к нему. Однажды и меня с собой взяла. Так что я еще в детстве, при царе, успел побывать у вас в Сибири, — улыбаясь, рассказывает хозяин дома. — А пансионат, который в те годы содержала мать, дал возможность там, в Сибири, опальному финскому судье жить без особой нужды.
И сейчас, столько лет спустя, нынешние хозяева в этом доме весною и летом держат пансионат!
Впрочем, кроме пансионата у нынешнего владельца имения, который называет себя не то шутя, не то всерьез «простым крестьянином», восемь дойных коров (ими занимается жена и один из сыновей, посвятивший себя сельскому хозяйству), двадцать гектаров посевов и восемьдесят гектаров леса. Каждый год зимою вместе с сыновьями хозяин сам вырубает на продажу, выборочно, несколько гектаров, и на месте сведенного леса той же весной высаживаются полученные из питомника саженцы.
Все, что я вижу, и то, что рассказывает высокий, широкоплечий, некогда стройный, а сейчас уже грузноватый хозяин, и вкусный обед, приготовленный радушной хозяйкой, и стаканы с молоком от собственных коров на столе, и веселый смышленый малец, сын хозяина, который, придя из школы, бросился топить для гостей баню, — все это так вещественно и осязаемо. И все же меня не покидает ощущение какого-то неправдоподобия, нереальности происходящего сейчас. Если бы в то время, когда я писал повесть «Падение Кимас-озера» или роман о финской революции «Клятва», кто-нибудь напророчествовал, что я буду гостем в Луумяки, в том доме, разве не усомнился бы я, в здравом ли он уме? Ведь имя владельца Луумяки — Свинхувуд — звучало чуть ли не как нарицательное: наш ярый противник, лидер белой гвардии.