На мостике всех охватил азарт боя, и ощущение необычности происходящего. Нам еще не приходилось вот так вплотную, буквально «нос к носу», встречаться с подводным противником.
— Бейте фашистскую гадину! — выкрикнул капитан–лейтенант Фомин, тоже прибежавший на мостик.
Но чем бить? Стрелять из орудий нельзя — лодка У самого нашего борта.
— Эх, гранату бы! — с тоской произнес кто-то на баке.
К крикам, доносившимся с лодки, теперь прибавился еще тревожный металлический стук. Видимо, стучали сверху в задраенный рубочный люк. В ответ с бака послышалось:
— Алло, фриц, ауф–видерзеен! — это комендор носового орудия Федор Рудь вступил в «диалог» с гитлеровцами.
Когда «Живучий» дал задний ход, поврежденная лодка пыталась еще ускользнуть — рванула полным ходом вперед. Но не тут-то было. Как только она вышла из «мертвого пространства», носовое орудие коммуниста старшины 1–й статьи Толкачева открыло по ней огонь прямой наводкой. Первый же снаряд угодил в рубку, за ним еще несколько. «Вот когда пригодились быстрота и слаженность действий, которых мы добивались на тренировках», — промелькнула у меня мысль.
Кормовое орудие вело огонь, чередуя осветительные снаряды с фугасными. Затем к нему присоединились зенитные автоматы старшины 2–й статьи Сегиня, краснофлотцев Свитнева и Смирнова. В этом бою комсорг второй боевой части Александр Ссгинь показал пример воинского мастерства. Когда кончился боезапас у автомата левого борта, он перешел к правому и успешно вел огонь через узкое пространство между дымовыми трубами.
Таранный удар, прямые попадания снарядов сделали свое дело: фашистская подводная лодка начала быстро оседать на корму и вскоре скрылась в морской пучине.
— Большая серия бомб — товсь! — раздалась знакомая команда.
На голову агонизирующего врага посыпались бомбы, сброшенные минерами Иваном Лукьянцевым, Мефодием Никитиным и Гавриилом Скибой. За первой серией последовали следующие. За кормой послышались мощные взрывы, и на том месте, где только что был подводный хищник, вздыбились огромные водяные столбы.
В этом необычном бою эсминец израсходовал 27 трех- и четырехдюймовых снарядов, 210 снарядов зенитных автоматов и 30 больших глубинных бомб[64].
Осветив прожектором район гибели вражеской лодки, мы увидели много обломков, плававших в густом соляре. Так была потоплена фашистская лодка «U-387»[65].
На «Живучем» от таранного удара разошлись стальные листы обшивки в носовой части, вышли из строя два передатчика и радиолокационная станция. Из личного состава пострадал котельный машинист Иван Пастухов — он получил сильный ожог, упав при ударе на стенку котла.
После отбоя тревоги командир приказал мне, Никольскому и Васильеву осмотреть нижние помещения носовой части корабля. Выполнив поручение и не обнаружив ничего существенного, мы направились в кают–компанию. Здесь уже собралось человек семь офицеров. У всех возбужденные лица, приподнятое настроение. Вестовой Клименко подал свежезаваренный ароматный чай. Вошел командир.
— Ну что, товарищи, выпьем за победу... по стакану чая? — с улыбкой пробасил он и добавил: — А «ста граммами» отметим, когда вернемся в базу.
Только что получена шифровка. По данным радиоразведки, у нас по курсу еще три гитлеровские подводные лодки и праздновать победу еще...
Сигнал боевой тревоги прервал командира. Выскочили на мостик.
— Товарищ капитан 3–го ранга! Обнаружена подводная лодка, — доложил вахтенный офицер.
Невдалеке уже слышались взрывы: это действовал «Разумный», наш напарник. Его атака тоже была успешной — после бомбежки на поверхности моря появился большой воздушный пузырь. В свете прожектора мы увидели много предметов, плававших в густом соляре. Еще одна фашистская субмарина прекратила свое существование.
До базы оставалось три часа хода. Мы знали, что у входа в Кольский залив, нас подстерегают вражеские лодки. Боевая готовность была повышена. Лидер «Баку» первым обнаружил радиолокатором малую цель. Через минуту цель пропала. Дело в том, что на немецких лодках имелись устройства, регистрировавшие работу других радиолокаторов. Это позволяло гитлеровцам своевременно производить погружение.
У самого Кильдина «Разумный» тоже обнаружил цель. С дистанции 17 кабельтовых осветил ее снарядом. Лодка погрузилась. Через 20 минут гидроакустики получили надежный контакт. Когда эсминец оказался над лодкой, командир корабля капитан 2–го ранга Козлов приказал сбросить глубинные бомбы. К атаке присоединился и «Живучий». Сбросив серию бомб, «Разумный» продолжал удерживать гидроакустический контакт. А мы, сделав три захода на бомбометание и израсходовав оставшийся боезапас, начали подворачивать ко входу в залив.
Вдруг раздался возглас наблюдателя:
— Торпеда по левому борту!
Резко повернувшись, я увидел метрах в ста от нашего борта светящийся на темной поверхности след мчащегося прямо на нас сигарообразного тела. В душе похолодело.
— Лево на борт! — спокойно скомандовал Ряб ченко.
Корабль резко отвернул, и торпеда прошла в нескольких метрах от борта. К счастью, она не была акустической.
Вскоре точно такая же история повторилась и с «Разумным».
Много лет спустя в западногерманской «Хронике войны на море» я прочитал: «9 декабря подводная лодка «U-997» безрезультатно атаковала «Живучий» и «Разумный»[66]. Спасибо, как говорится, и на том.
Утром 9 декабря все корабли, участвовавшие в поиске, благополучно прибыли в базу. Потом Совинформбюро передало сообщение, в котором упоминалось об уничтожении в Баренцевом море двух немецких подводных лодок. Жена Никольского услышала эту сводку у себя в Архангельске, в частности, то, что эсминец под командованием капитана 3–го ранга Рябченко таранил и потопил одну из них. Смысл слова «таран» жена военного моряка хорошо понимала, знала она также и то, что в этом случае могут погибнуть оба корабля. В сводке же сообщалось лишь о судьбе подводной лодки. Можно представить, с каким нетерпением и тревогой ждала она весточки от мужа (между супругами был уговор: после каждого возвращения с боевого похода Никольский шлет жене коротенькую телеграмму — всего три слова: «Жив, здоров. Николай»).
Такую телеграмму Полина получила вовремя.
...Победу над фашистской лодкой мы отметили в базе. Между тостами обменивались впечатлениями, заново переживая все перипетии боя.
— Во время тарана я был в машинном отделении. От резкого толчка и потери скорости едва не полетел с ног, — вспоминал Никольский. — Решил было, что крепко сели на мель.
— Когда лодка оказалась прижатой к борту, я бросился на бак к носовому орудию, — вступал в разговор Лисовский. — Вижу, корабль медленно сползает с лодки. «Неужели уйдет гад», — думаю про себя. Но стрелять из пушки бесполезно — лодка ниже бака, в «мертвом пространстве». Пока вспоминал анекдот «про кривое ружье», лодка заработала винтами и стала удирать. Решаю стрелять прямой наводкой. Толкачев открыл орудийный замок, а я навожу через ствол...
— Николай Дмитриевич, помнишь, как ты еще в Англии шутя сказал, что главное у этих «шипов» — кованый киль? — улыбаясь спросил Фомин. — Откуда ты знал тогда, что он выручит нас при таране?
— Так я ведь диалектик, — не очень понятно отшутился Рябченко.
В разговор включился лейтенант Мотиенко, командир минно–торпедной боевой части.
— Вижу — две торпеды мчатся прямо на нас, и глаз не могу отвести. А на душе — никакого страха, одно любопытство: зацепят... не зацепят... А как взрываются торпеды, я-то знаю, видел...
— Все равно мы не потонули бы, — улыбнулся Рябченко. — Во–первых, в рынде[67] корабля чиф–инженер «Ричмонда» крестил свою дочь, а этот обряд у англичан считается доброй приметой. Во–вторых, не даром же наш эсминец называется «Живучим», в–третьих, бортовой номер его «тринадцать», а это число для меня всегда счастливое.
И уже всерьез, заключая беседу, добавил:
— Командующий эскадрой доволен нами. Приказал представить к правительственным наградам отличившихся. Мы с замполитом готовим наградные листы на офицеров, а командиров боевых частей и начальников служб прошу представить списки на старшин и краснофлотцев.
66
Rohwer, Iiirgen und Hummelchen. Gerald Chronick des Seek-rieges 1939–1945. Oldenburg-Hamburg, Stalling, cop. 1968, S. 504.