«Когда роковая блестит на…»
Когда роковая блестит на
дневном небосклоне звезда,
где столь бескорыстно, безбытно
ты вить не спешила гнезда,
платок не вмещает убогий
разброс твоих косм золотых,
и кисть тяжела от немногих
заветных колец родовых.
Недаром ты в силе и праве
в последние впрямь времена
читать в просквоженной дубраве
напутствия и имена
давно погребенных счастливцев.
Ну, кто из них уговорил
вдруг с места сорваться синицу,
нахлебницу здешних могил?
Туземцы при этом режиме,
мы сделали всё, что могли:
на ощупь в отеческом дыме
навстречу погибели шли
и слабые силы копили
для мести какой, может быть,
но вдруг обреченно открыли,
что нечем и некому мстить.
…С приходом над дремным простором,
где в детстве крестили тебя,
и тамошним аввою в створах
таинственного алтаря,
с землей обескровленной нашей
со льдом иссякающих рек
мы связаны общею чашей
и общей просфорой навек.
ПОМИНАЛЬНОЕ
Всё же есть тепло в нас
и в бешеной стуже вьюг,
потому что «Бог наш
есть огнь поядающий».
Бог наш
— огнь поядающий
в бешеной стуже вьюг.
Ныне об этом знающий
не понаслышке друг
в виды видавшем свитере
отвоевался на
весях Москвы и Питера,
сумеречных
сполна.
Мы продвигались в замети,
грозный чей посвист тих,
отогревались в памяти
первых подруг своих.
Дальних приходов
паперти,
их золотой запас
смолоду были заперты
для большинства из нас.
Неутомимо сбитые
наши слова в столбцы —
были тогда
несытые
алчущие птенцы:
им приходилось скармливать
всю свою кровь уже,
вместо того чтоб скапливать
впрок
Божий страх в душе.
Время — вода проточная
в вымерших берегах.
Честная речь оброчная
и огоньки
в домах
блочной глухой совдепии
плюс зеленца ольхи
в нищенском благолепии
— это твои стихи.
То бишь твое служение
сродственно средь пустот
с тучами,
на снижение
шедшими круглый год,
с птицами, зарябившими
на небе в глубине,
на землю обронившими
в сером
перо
огне…
Как твой английский, греческий,
брат с баснословных лет,
легший в предел отеческий,
словно в сырой
подклет?
Вправленный в средостение
сей мотыльковый миг —
миг твоего успения
жизни равновелик.
«Ветер ерошит зеленое…»
Ветер ерошит зеленое
под раскаленным пятном
солнца, не двигая оное,
— в небытие за окном.
Но не пасует безбытное
вместе с беспутным моим,
разом простое и скрытное,
сердце твое перед ним.
Иль луговина не вымерла,
в чьих колокольчиках есть
от Соловьева Владимира
заупокойная весть?
Или в по новой озвученной
старой руине сейчас
на крестовине замученный
ждет прихожанина Спас?
Впрочем, когда тут от нечего
делать идут по пятам
и погибает отечество,
до воскресенья ли нам?
И над зазывною пропастью
с первым снежком в бороде
поздно уж вёсельной лопастью,
бодрствуя, бить по воде…
С нами емельки рогожины
вместо покойной родни.
Нашей слезой приумножены
сторожевые огни
в стане свечном перед ликами.
Стало быть, нынче в чести
в нашем народе великая
мысль о последнем прости.