Дышите. Все в вас. Все идет к вам. Вы все знаете, вы всегда все знали. Вы не тело, не разум, вы ничто и все, вечное и текущее, далекое и близкое. Отпустите себя, забудьте о привязанностях и владениях, обо всем, что вас удерживает, и освободитесь.
17.00. Прошли часы. Время стало безвременным, словно его и вовсе не существовало; словно время – это что-то эзотерическое, колдовское, картина Пола Льюина, на которой предок является во сне с гостинцами.
Майкл покидает магазин с двумя новыми книгами. Слева вдоль проводов подвешены несколько книг, будто это стая летящих птиц. За ними на стене над рестораном виднеется мурал: меланхоличный и торжественный пианист, глубоко погруженный в свое одиночество. Сан-Франциско – город вещей.
Он поднимается по холму. Становится тихо. Здесь мало людей, так мало, что можно обмениваться приветствиями, улыбками, махать рукой. Идет дальше, подъем становится круче, гораздо круче, настолько круче, что припаркованные по диагонали машины, кажется, вот-вот поддадутся гравитации и скатятся вниз. Майкл бросает взгляд на мужчину, который с трудом старается припарковаться. Поднимается по бетонным ступеням. Входит в обвитые зеленью железные ворота, из-за которых струится тусклый свет фонаря, превращая место в волшебное. Майкл поднимается на платформу. Встает и оглядывается на пройденный путь.
Небо озарено заходящим солнцем, покрыто мазками сверкающего золота, огненного рыжего и бургунди. Майкл видит высокое здание-ракету, чье навершие целует небеса, вода вдали повторяет песню заката, а мост делит пейзаж по горизонтали. Улицы уходят вниз, все ниже и ниже, пока не исчезают из виду. Интересно, каково было бы скатиться на чем-нибудь с самого верха. Майкл закрывает глаза. Чувствует прилив эйфории, адреналина, свободы. Бриз обдает лицо, а он кричит. Свобода. Свобода. Я свободен.
Майкл в квартире, один, сидит на диване и смотрит в окно, в густую темноту ночи, разве что луна нарушает ее слабым сиянием. Он ест китайскую еду навынос, которую купил по дороге домой, и слушает хриплые стоны отчаяния какого-то мужчины с бородой на повторе, пока пение не прекращается; музыка затихает, планета совершает оборот, и солнце снова встает. Мне так спокойно, как никогда не бывало раньше. Это принятие всего вокруг, это чувство гармонии.
$8586
Глава 6
Колиндейл, север Лондона; 18.15
Я постучал в дверь. На улице было тихо, голые деревья отбрасывали хищные вытянутые тени. Время от времени по дороге с одиноким свистом проезжали машины. Я посмотрел налево, направо – ни единого огонька, ни единого движения.
– Йоооооооооооооо! – сказал Джалиль из-за двери. Он открыл ее и распахнул руки.
– Йоооооооооооооо! – ответил я с тем же энтузиазмом; долгота «о» в приветствии отражала степень нашей радости от встречи. Мы обнялись чуть дольше, чем обычно. Джалиль только что вернулся из длительного путешествия в Афганистан к семье. Его поездки часто заканчивались волонтерской деятельностью в местных детдомах, школах, кризисных центрах, центрах гуманитарной помощи или походами в неизведанные места, без связи с внешним миром, чтобы найти себя.
– Входи, парень. Входи, – настаивал он, пока я снимал обувь. Он жил в двухэтажке, с садом и гаражом. Единственный ребенок в семье. Мать умерла, когда он еще и в школу не пошел, а отец выждал, пока Джалиль закончит университет и сможет сам себя обеспечивать, и вернулся в родную деревню, чтобы заново жениться, открыть маленькую школу и основать новую семью, а сын пусть остается сам по себе. Длинный струящийся халат покрывал его без малого двухметровую фигуру с персиково-оливковой кожей, а снизу торчали ступни 46-го размера.
– Я вернулся на прошлой неделе, – ответил Джалиль, пока мы шли на кухню.
– Как съездил?
– Ты ведь знаешь, каково это. – Он посмотрел на меня с довольством и безмятежностью. – Сразу начинаешь смотреть на вещи шире, – добавил он. Его голос модулировал от мажорной тональности до минорной.
– Так как поживаешь? – спросил он задорно, чайник кипел. Он налил нам обоим зеленого чая. Джалиль был из тех, кому в самом деле было интересно узнать, как у человека дела. Кто хотел услышать, как ты на самом деле живешь, все плохое и хорошее, ужасное и прекрасное. Отвечать от этого было не легче, мне-то уж точно. А что я должен был сказать? Хорошо? Восхитительно? Хотя жизнь разваливалась на части.
– Все хорошо, – ответил я, не понимая, кого из нас хочу в этом убедить.
Он посмотрел любопытным, выискивающим взглядом. Я отвернулся.