Один из братьев зачем-то прыгнул мне на ногу, и что-то хрустнуло, стало больно по-настоящему, я закричал. «Не ори, сука, тварь, пидарас». Новая серия мощных, остервенелых ударов по голове, спине, бокам. Властная рука схватила меня за волосы, потянула на себя.
— Чё это у тебя за хуйня в ухе, а пидарасина? — услышал я над собой. — Серёжки нацепил, блядь?
Мочка уха оттянулась, и ухо коротко, пронзительно обожгло. Рука ударила меня сильно, с ненавистью, несколько раз об пол, смяла нос, во рту стало вдруг просторно и шатко. Привстав на руках, я увидел кровяной отпечаток лица на полу. Меня перевернули на спину. Две маленькие, ничтожные в сравнении с каменным Мандельштамом фигуры нависли надо мной.
— Э, да у него нож, — сказал один из них. Я скосил единственный функционирующий глаз и обнаружил им рукоятку, валявшуюся подо мной. Нож бородача Валеры, неизвестно как попавший ко мне. Одна из фигур уже тянулась к нему. Мне до ножа было гораздо ближе, он лежал прямо под левой рукой, полсекунды мне нужно было, чтобы схватить его и нажать на кнопку, чтобы лезвие вылетело, а потом ударить в склонившееся лицо. Но вместо этого я упал на нож животом, свернулся клубком и завопил: «Не отдам». Визгливо так, по бабьи, срывающимся голоском: «Не отдааам!». Эти двое набросились на меня с удвоенной силой, колотили нещадно, кости хрустели, болталась, как у болванчика, кровавая голова.
— Отдай, сука, нож, отдай! — орали они на меня, пытаясь подлезть под живот рукой. Я подумал, что теперь они наверняка убьют меня. До этого, может быть не хотели убивать, но теперь, увидев, что у меня нож, завелись и решили убить. Или, может, всё из-за серьги в ухе, кто их поймёт. Так или иначе, в этом их желании я был убеждён.
И тогда я закричал, громко, жутко, отчаянно. Но никто не открывал дверь. Субботнее утро, никого, видимо, ни одной живой души во всём доме не было, а я орал на весь дом. Наконец, настырная рука пролезла под меня, я почувствовал её животом, попытался придавить к полу, но она уже выскользнула, как удочка с бьющейся на ней рыбкой, взмахнула вверх.
Я увидел лезвие. В боку кольнуло исступлённо. Тело вдруг представилось мне тягучим и податливым, как резина.
Парень с ножом почему-то медлил с ударом. Он кричал мне какие-то оскорбительные слова и чуть не плакал. Наверное, он не очень хотел меня резать, он был цивилизованный азербайджанец, но зов крови велел. Нож в солнечном свете блестел, блестела и слетавшая с его губ злобная слюна.
Вдруг я услышал, как сверху спускается кто-то. Тяжёлый, нарастающий бег. Митя, понял я, пренебрегая лифтом, решил начать пробежку на лестнице. Братья Наргиз стояли в нерешительности надо мной, пока приближались шаги, не умея ни спрятать нож, ни воспользоваться им, не убежать. Шаги звучали грозно, и азербайджанцы немного перепугались, но как только они увидят обладателя этих шагов, толстого и безобидного, успокоятся и, возможно, прирежут уже нас обоих. Митю — за доставленный им неоправданный страх. Но когда нас разделял уже последний пролёт, азербайджанец с ножом бросил мне его под ноги и плюнул мне смачно в лицо.
Они бросились бежать, через пару секунд уже запищал домофон, и они оказались на улице. Топот остроносых туфель по асфальту утихал вдали.
Не помню, как я очутился у себя в спальне на дырявом полу. Я лежал, свернувшись калачиком, и обильно кровоточил. Даже слёзы, непроизвольно выступившие на глазах, были кровавыми. Левый глаз не открывался, затылок пульсировал, по костям расползался свинец. Я закрывал и раскрывал рот, чавкая непонятным месивом, состоящим из губ, языка, зубов, щёк. Теперь во всём организме у меня не осталось живого места, подумал я. Внутренние органы поражены страшной болезнью, внешние члены деформированы, не на что опереться, одна сплошная тянущая, заунывная, как бардовская песнь, боль.
Рядом со мной натужно скрипели половицы. Треща от натуги, ходуном ходил пол. Сначала я подумал, что, совсем взбесившись, подпольное чудовище рвётся наружу изо всех сил, но потом слух различил разрозненную поступь многочисленных, наводнивших комнату ног.
— Ну как, жив? — услышал я голос над собой. Приподняв голову, я огляделся.
Надо мной стоял, склонившись, грубый носатый человек в фуражке, съехавшей на лоб. У него были бесцветные заплывшие глаза, словно отдраенные мылом. В жирных пальцах он держал раскрытую колбочку. Нашатырный спирт, догадался я.