— Не знаю. Но это можно проверить.
Следующие полтора часа мы провели в офисной столовой, засовывая в нос молотый перец и старательно придерживая веки. Тезис о чихании нам так и не удалось опровергнуть, и мы, поверженные, вернулись в кабинет, расчёсывая раздражённые носы. Продолжая чихать, я успел сделать несколько записей в твиттере и поставить пару лайков понравившимся картинкам в фэйсбуке. Медленно, но неумолимо приближался обеденный перерыв.
Оперативно собравшись, я спустился вниз. Местной столовой я как обычно пренебрёг — там меня ждали только очереди, и начальство, и мокрые подносы, и густое варево из перекисших овощей. На обед я заходил в более созвучную сердцу бутербродную «Сабвей». Моим явным фаворитом был большой куриный сэндвич на кунжутном хлебе. Но прежде чем сомкнуть челюсти на сочном и необычайно длинном «сабе», набитом салатными листьями и пережаренным мясом, необходимо было преодолеть неблизкий путь — сперва перебраться на другую сторону реки с Берсеневской набережной на Пречистинскую, обогнуть храм Христа Спасителя и Пушкинский музей, полюбоваться с Волхонки на потухшие звёзды Кремля и только затем, завернув за угол, придвинуть себе пластиковый стул и вгрызться в хлебную плоть зубами.
Этот маршрут, вероятно, кому-то кажущийся живописным, лично меня разочаровывал и утомлял. У подножия храма в общипанном скверике меня всегда атаковала толпа экспрессивных провинциалов с требованиями запечатлеть их торжественные лики на фоне отмытых пемо-люксом сверкающих куполов. Бродили тут и там улыбчивые старики-иностранцы, с фотоаппаратами на мускулистых загорелых шеях. Визжали и скакали на Патриаршем мосту пухлые и бледные, как несвежие пирожки, девочки. В любую, даже самую антигуманную погоду ворота Пушкинского музея осаждали толпы людей, терзаемых художественным голодом. Охуев от скуки и многочасового тупого стояния, они впивали свои взгляды в проходящего мимо меня. До желаемого фаст-фуда я добирался уже без сил.
Вот и теперь, получив свой огромный сэндвич, со вздохом облегчения я приземлил зад на стул. В награду за все мои усилия, и за неимением ничего другого, я премировал себя также стаканом холодного пива. Я занял место у окна. Из окна можно было разглядеть завернувший за угол край очереди из ценителей искусства и хмурое небо, поливавшее их мелким злым дождём. Я глядел на ценителей и сосредоточенно раскладывал перед собой чёрные колечки оливок, попавшие в сэндвич вопреки моей воле. Одна и та же официантка каждый раз игнорировала одну и ту же мою просьбу их не класть. Только я сделал первый укус, освободив еду из бумажного белого кокона, как заметил две миниатюрные фигуры, целенаправленно приближавшиеся ко мне.
— Андрюша, какими судьбами. — Девичья рука легла мне на плечо. Я поднял голову с набитым ртом. Всегда я встречал симпатичных девушек либо с набитым ртом, либо пьяный и облёванный. Я понял, что знаю её, эту особу, нагло встрявшую в мой ланч, но откуда — вот вопрос. Маленькая, худенькая брюнетка с розовой чёлкой.
— Я — Майя. Помнишь меня?..
С трудом ворочая мыслями, я, наконец, сообразил. Майя, ну конечно. И отложил бутерброд на стол.
Мы познакомились на концерте Игги Попа несколько лет назад. Я пришёл в клуб вдвоём с Кирой, а Майя — маленькое, ломкое существо, пьяное до бессознания, прилепилось к нам на входе. Приняв брутальную Киру за парня, невменяемое существо пыталось к ней приставать. Я же, огорчительно трезвый (денег хватило только на билет) и обделённый вниманием, к тому же осатаневший от потных и настырных любителей слэма, совершенно забыл про престарелую панк-звезду Попа и даже не пытался дотронуться до его могучего морщинистого тела, оказавшегося вдруг в толпе (тогда Игги ещё практиковал стэйдж-дайвинг). Внезапно я заметил, как эта шатающееся существо Майя прибилось к стаду крупных волосатых гомодрилов, раздетых по пояс. Они, не стесняясь, прижимались к ней пивными животами и прикладывали бесстыдные лапы к только обозначившимся ещё женским прелестям. Гомодриллы целенаправленно теснили девочку в сторону туалета. В первую секунду я подумал зло, что будет очень хорошо и поучительно, если пьяную дурочку растерзает своими елдами эта стая обезьян, прижав её тельце к стене обоссаного клубного сортира. Но вместо этого, сам от себя не ожидая, грубо ввинтился толпу, тщедушный, но злобный, средоточие ненависти, схватил хрупкое существо за руку и увлёк за собой. Потом, уже в подворотне, поил существо минералкой, полчаса выясняя, где существо живёт. Оказалось, недалеко. Я взвалил Майю на плечи, донёс до дома, и, прислонив к двери, позвонил в дверь. Открыла мать: красивая женщина, в халате, растрёпанная, кажется, только что оторвавшаяся от сексуальных утех. «Вот, забирайте» — буркнул я, и добавил зачем-то: «извините». И, не оглядываясь, ушёл. Ясно помню, как меня догоняли, свирепые и незаслуженные, материнские проклятия.