— Можешь подключить детектор к индикатору? — поинтересовался я.
— В смысле?
— Можешь сделать так, чтобы загоралась лампочка, когда детектор регистрирует электрон, пролетевший сквозь щель?
— Это нетрудно. А зачем?
— Хочу определить неопределенную систему — и определить точно.
Очковая Машина посмотрел, как проводится эксперимент. Потом изучил картину интерференции.
— Ты смотришь на половину корпускулярно-волнового дуализма света, — сказал я.
— А как выглядит вторая половина?
Я включил детекторы. Полоски на экране сменились двумя четкими пятнышками.
— Так.
— А-а… — протянул Очковая Машина.
Стою в лаборатории Очковой Машины. Здесь плавают лягушки.
— Они осознают свет? — спрашиваю я.
— У них есть глаза.
— Но я спрашивал, осознают ли они свет?
— Да, они реагируют на визуальные стимулы. Они охотники. И должны видеть, чтобы охотиться.
— Так осознают или нет?
— Чем ты занимался, пока не попал сюда?
— Квантовыми исследованиями.
— Это я знаю, — сказал Очковая Машина. — Но чем конкретно?
Я попытался отмахнуться от него:
— Были разные проекты. Твердотельные фотонные устройства, преобразования Фурье, ядерный магнитный резонанс в жидкостях.
— Преобразования Фурье?
— Это сложные уравнения, которые можно использовать для перевода визуальных образов на волновой язык.
Очковая Машина уставился на меня, и его темные глаза стали жесткими. Он повторил, медленно и четко выговаривая каждое слово:
— Чем ты занимался конкретно?
— Компьютерами. Мы пытались создать компьютер. С квантовой обработкой информации, мощностью до двенадцати кубитов. И мы использовали преобразования Фурье, чтобы конвертировать информацию в волны и обратно.
— И он работал?
— Типа того. Мы достигли когерентного состояния двенадцати кубитов и декодировали его с помощью ядерного магнитного резонанса.
— Почему только «типа того»? Значит, он не работал?
— Нет, работал, безусловно, работал. Особенно когда был выключен. — Я взглянул ему в глаза. — Типа того.
Чтобы подключить световой индикатор, у Сатиша ушло два дня.
Очковая Машина принес нам лягушек в субботу. Мы отделили здоровых лягушек от больных, нормальных от монстров.
— Почему они такими стали? — спросил я.
— Чем сложнее система, тем большим количеством способов она может сломаться.
Джой находилась в соседней комнате, работая в своей лаборатории. Услышав наши голоса, она вышла в коридор.
— Ты работаешь по выходным? — спросил ее Сатиш.
— По выходным тише. Я провожу самые чувствительные испытания, когда здесь никого нет. А вы? Значит, вы все теперь партнеры?
— Эрик приложил к этому проекту большие руки, — заметил Сатиш. — Мои руки маленькие.
— Над чем вы работаете? — поинтересовалась она, входя следом за Сатишем в лабораторию. Тот взглянул на меня, и я кивнул.
Тогда Сатиш объяснил все так, как мог объяснить только он.
— О-о… — сказала она. Моргнула. И осталась.
Очковую Машину мы использовали в качестве контрольного устройства.
— Мы проделаем все в реальном времени, — сказал я ему. — Никаких записей показаний детекторов, только индикаторная лампочка.
По моей команде встань там и следи за лампочкой. Если она загорится, это означает, что детекторы зарегистрировали электроны. Понял?
— Да, понял.
Сатищ нажал кнопку. Я смотрел на экран, где у меня на глазах сформировалась картина интерференции — уже знакомый рисунок из темных и светлых полос.
— Хорошо, — кивнул я Очковой Машине. — Теперь загляни в ящик. И скажи, горит ли лампочка.
Очковая Машина заглянул в ящик. Не успел он и слова вымолвить, как картина интерференции исчезла.
— Да, — сообщил он. — Лампочка горит.
Я улыбнулся. Ощутил грань между знанием и незнанием. Мысленно приласкал ее.
Я кивнул Сатишу, и он выключил источник электронов. Я повернулся к Очковой Машине:
— Наблюдая за лампочкой, ты вызвал коллапс вероятностной волны, поэтому мы получили доказательство принципа. — Я обвел взглядом всех троих. — Теперь давайте выясним, все ли наблюдатели были созданы одинаковыми.
Очковая Машина посадил в ящик лягушку.
Вот она, исходная точка. Взгляд в то место, где объективная и субъективная реальности остаются неопределенными. Я кивнул Сатишу:
— Включай электронную пушку.