— Да ты разве Ураган? — разозлился Андриевский, — Ты Тайфун!
— Ладно, — сказал покладисто Чигринец. — Нехай будет Тайфун…
— Когда кончишь позывные забывать?
— А в чем суть?
— Что у тебя с машиной Орлова? Крепко ее долбанули?
— Гусеницу сорвало, — доложил Чигринец. — Сейчас будем натягивать ее с заменой траков…
— Раненых нет?
— Нету раненых. А чего мы, командир, с этими немцами делать будем?
— Надо было их сразу кончать. Теперь труднее…
— Невозможно кончать, — сказал задумчиво Чигринец. — Иван уже пехоту вызвал…
— Мать их так! — сказал в сердцах Андриевский, — Застряли…
— Тебе Иван насчет пехоты докладал? — спросил Чигринец.
Не ответив ему, Андриевский выдернул из гнезда шнур шлемофона, спрыгнул с танка и, не выпуская пистолета из руки, пошел к Ларкину.
Измазанные глиной, почерневшие пленные солдаты стояли за окопами. Они тщательно соблюдали ряды, притихли и не смотрели на окружившие их танки, орудия и пулеметы которых были наведены на них. Только передние вытягивали шеи, стараясь услышать, о чем разговаривает их офицер с русским танкистом. Вряд ли они что-нибудь слышали: офицер стоял в стороне, метрах в десяти от колонны.
Разговор шел на немецком языке, хотя Ларкин язык знал довольно слабо. Он мучительно напрягался, подыскивая слова, кряхтел и даже морщился от усилий.
— Кончай базар, Ванька, — сказал Андриевский, подходя.
— Погоди, — сказал Ларкин. — Тут интересный разговор получается.
— У меня с ними один разговор, — недовольно сказал Борис. — Не доделаешь сразу дела — потом возни не оберешься…
Ларкин, не обращая внимания на его слова, продолжал разговаривать с офицером. Тогда Борис посмотрел на офицера и увидел, что у него нет монокля, а просто он обыкновенный очкарик и очки у него в светлой, прозрачной оправе. Держался он действительно прямо, но высокомерия и в помине не было: глаза были испуганные и руки дрожали.
— Да, — говорил сдавленным голосом офицер. — Да. Я принадлежал к национал-социалистской партии…
— Понятно, — удовлетворенно сказал Ларкин. — Понятно. Тогда скажите… как… то есть почему… человек с этим… с разумом… ну, с головой, что ли… может это сделать?
— Да, да, — твердил немец. — Вы правы, вы абсолютно правы…
— Вы не поддакивайте, — строго сказал Ларкин. — Вы без боязни скажите…
— Я не один, — выдавил из себя офицер. — Таких, как я, много. Очень много…
— Это не оправдание, — сказал Ларкин. — Вы по существу говорите.
— Да, да… Вы правы, вы правы…
— Вы будете говорить?
— Я выполнял свой долг. Каждый выполняет долг. Каждый принадлежит к какому-нибудь сообществу людей, должен защищать свое сообщество и бороться с его врагами…
— Вот какое дело? — сказал Ларкин. — Что такое сообщество?
Андриевский в школе учил немецкий язык, но знал его совсем плохо и почти ничего не понимал из того, о чем шел разговор. Он перебил Ларкина:
— Иван, ты спроси у гада, куда эта боковуха ведет. Нет ли там танков?
— Узнавал, — ответил Ларкин. — Войск больше нету. Ты, Борька, погоди. Значит, сообщество? — спросил он немца. — Вроде бандитской шайки, что ли? Вроде бандитов, спрашиваю? Между собой они тоже дружны, а для других — душегубцы?
Офицер хотел что-то возразить, но побоялся и согласно кивнул головой.
— Да, да. Вы правы, господин офицер…
— Значит, шайку защищать надо? — не отставал от него Ларкин.
— Я имею в виду другое сообщество людей, — нерешительно сказал офицер. — Я имел в виду свой народ. Свою нацию…
— Значит, против других народов? — спросил Ларкин. — Против других наций? Что же получается? А как же человечество? Я учился в Государственном университете имени Ломоносова, изучал историю человечества. Я вас спрашиваю: как же вы за свою нацию против счастья человечества?
Офицер снова хотел что-то сказать, помялся и промолчал.
— Ты говори. Говори, не бойся, — сказал Ларкин.
Офицер еще немного помялся, глаза у него округлились от страха, он скривил губы в светской улыбке и тихо произнес:
— Но ведь и вы за свой народ, господин офицер…
— Ты что же, фашистская сволочь, нас с собой равняешь? — воскликнул по-русски, потрясенный наглостью офицера, Ларкин.
— Вот это правильный разговор, — сказал обрадованный Андриевский. — Сволочь она и есть сволочь. Отвечай, гад, — обратился он к офицеру. — Отвечай, гад, куда ведет эта дорога?
Ларкин перевел его вопрос.
— Эта дорога ведет к лагерю, господин офицер, — быстро и четко ответил немец, вытягиваясь в струнку. — Там находятся заключенные. Часть охраны уехала. Но моей роте было приказано оставаться на этой высоте. Мы не имели к лагерю никакого отношения. Прошу мне верить, господин офицер.