— Нина, — раздумчиво произнес он имя девушки с большими, удивленно смотревшими на мир глазами, помолчал и повторил: — Ни-на!
И почему-то стало грустно.
Глава девятая
— Получай! Береги! Храни! — движением бровей выделяя каждое слово, произнес Синицын.
Он встал, выдержал продолжительную паузу, подчеркивая этим значимость момента, и протянул Назарке комсомольский билет. Тот осторожно, кончиками пальцев, взял маленькую красную книжечку с отогнувшимся уголком, внимательно осмотрел ее, развернул, перечел написанное и положил в нагрудный карман гимнастерки. Долго и старательно застегивал пуговицу. Лицо его было серьезно, губы плотно сжаты.
— Если пуля в сердце попадет, тогда, может, потеряю! — торжественно проговорил Назарка. — А пока живой...
— Садись, — кивнул на стул Синицын, — потолкуем по душам. — Он вдруг засмеялся, стянув к уголкам глаз озорные морщинки. — Некоторые парни бунт против моего имени поднимают! Как же так, мол, комсомольцы — народ неверующий, а у тебя имя от основателя религии происходит — Христофор. Папа и мама, отвечаю, несознательными были, не предполагали, что их сынок секретарем ячейки станет, — и уже совершенно иным тоном поинтересовался: — Что о дальнейшем загадываешь, Никифоров, как жизнь свою строить намечаешь?
— Я? — Назарка нахмурил лоб, глянул на будто врубленное углом переносье Синицына. — Куда отряд — туда и я! Скоро рана заживет. Пожалуй, через месяц совсем буду здоров.
— А если к нам в ячейку? О переводе договорились бы...
Назарка улыбнулся и покачал головой:
— Нет, я с отрядом!
— Жаль! — вздохнул Синицын и откинулся на спинку стула. Помолчав, передвинул поближе к собеседнику жестянку с табаком. — У нас ведь тоже работы невпроворот. Сам знаешь, только-только организовываться начали. По наслегам бы тебя отправили, якутскую молодежь агитировать и поднимать.
— Верно, — согласно кивнул Назарка. — В городе комсомольцы все, однако, русские, а в наслегах, пожалуй, из якутов в эркасээме никого еще нет. Наверное, и о комсомоле-то не слышали.
— Здорово, если бы молодежь помогла там в распределении сенокосов. Тойонов поприжать, вековые традиции поколебать!
По коридору простучали каблуки. Дверь распахнулась. В комнату вошел Чухломин. Потухшая трубка, зажатая в уголке рта, плавно покачивалась в такт шагам. На впалых щеках его, как всегда, полыхал нездоровый румянец.
— Здравствуйте, молодежь! — сказал Чухломин.
— Здравствуйте, товарищ комиссар! — по-военному ответил Назарка, встав и выпрямившись.
— Ишь ты! — с улыбкой глянул на него Чухломин. — Какой герой вымахал! Орел, прямо — орел!.. Посмотрел бы ты на него, Синицын, когда он впервые к нам попал. Маленький, пришибленный какой-то, как зверек перепуганный, озирается, по-русски ни бельмеса. Одет в рвань несусветную... Чем сейчас занимаешься, Никифоров?
— Э, так себе, товарищ комиссар! Лечусь, — пробормотал Назарка, чувствуя себя в чем-то виноватым перед Чухломиным, и в сердцах добавил: — Медленно заживает! Больно еще шевелить. — Он коснулся пальцем повязки и поморщился.
— В комсомол приняли уже или только готовите? — повернулся Чухломин к Христофору и кивнул на Назарку.
— Только что вручил Никифорову билет... К нам бы его, по наслегам!
— По-русски хорошо научился? — согнав с губ улыбку, спросил Чухломин. — Грамоте по-настоящему уразумел: читать, писать, считать?
Он чиркнул спичку, принялся не спеша раскуривать трубку, а глаза исподлобья, не мигая были устремлены на Назарку, словно ощупывали его.
— Вроде бы все понимаю, товарищ комиссар. Стихотворения люблю.
— Добре! Пойдешь со мной! — тоном, не допускающим возражений, произнес Чухломин. — У меня теперь новая должность — председатель Чека, Чрезвычайной Комиссии по борьбе с врагами Советской власти... Пока рану залечиваешь, помогать мне станешь. Дело это сложное, хитрое.
Чухломин встал, протянул Синицыну сухую горячую руку и пошел к выходу. Назарка послушно пошагал сзади, внимательно рассматривая высокую нескладную фигуру комиссара. Тот усиленно размахивал руками, и худые лопатки попеременно остро выпирали из-под суконной гимнастерки. В дырки, образовавшиеся на локтях, проглядывала нижняя рубашка. На брюках- галифе виднелись большие, неуклюже пристроенные заплаты.
— Вам бы тоже новую форму, товарищ комиссар, — поравнявшись на улице с Чухломиным, вполголоса заметил Назарка. — У вас тоже порвалось.