Расседланный жеребец с хрустом жевал сено. На спине и по бокам его виднелись темные пятна — подсохший пот, завивший шерсть в упругие колечки.
Минула короткая пора молчания. Якутская ночь опять полнилась птичьими голосами. С ближнего болота доносило раскатистый, угрожающий рев «водяного быка» — выпи. Немало легенд и преданий связано у якутов с этой птицей. На озере самозабвенно, стараясь перещеголять собратьев, орали мородушки, поднимая каскады брызг, гонялись друг за другом. Взметнувшийся ввысь бекасик раздул зоб и начал падать отвесно к земле, рассыпая вокруг свое звонкое, дробное «бэ-э-э».
— Ку-лик!.. Ку-лик!.. — жалобно, монотонно выкрикивал куличок-непоседа.
Назарка послушал задиристую птичью перебранку, похлопал по холке своего немолодого жеребчика и направился обратно в юрту. На головном ороне ему уже была приготовлена постель. В очаге, взбодренный новой порцией дров, полыхал огонь. Искры, исчертив воздух дымными трассами, сыпались на земляной пол.
Назарка не спеша снял торбаса, кянчи, повесил их на перекладину перед камельком. Басыкка подсел к гостю, затаив в уголках губ улыбку, хитровато заглянул ему в глаза:
— Ты сейчас говорил и другие тоже — вроде купцов больше не будет? Прогнали их! А кто табак, чай, порох привезет?
— Другие станут торговать, огонер, кому это поручат, — позевывая, ответил Назарка.
День езды верхом утомил. Хотелось спать. У Назарки возникло ощущение, будто его посадили на самую вершину дерева и принялись сильно раскачивать — голова кружилась.
— Купец, значит! — хихикнул в кулак Басыкка. — Кто другой способен торговать?
— Нет! Совсем нет! — поморщившись, произнес гость недовольным тоном. — Того человека продавцом называют. Товары не его. Себе их взять он не имеет права. И цены не он назначает!
— Я много встречал весен и знаю, что всех торгующих якуты, и тунгусы, и остальные кочующие называли купцами! — стоял на своем Басыкка. — Как и что будет дальше — я не шаман, не могу угадывать. В нашем наслеге уже случалось такое, что не всякий мудрейший скажет, к чему это — лучше станет или хуже.
— Пойми, огонер, не купцы будут теперь торговать! — прижав ладонь к сердцу, убеждал его Назарка. Он был рассержен непонятливостью старика, но не выказал этого. Человеку нужно доказать, убедить его. — Купцы были плохие, обманывали, обсчитывали неграмотных и доверчивых. Наживались на них. А сейчас другое — специально подбирают и назначают людей, которые торгуют в лавках и ездят по тайге. Цены на товары у них твердые. Добыл ты, к примеру, лисицу, сколько она стоит, столько и получай. Ни больше, ни меньше. И подарков продавцу преподносить не надо: он получает жалованье.
— О, как славно было бы! — одобрительно заметил Басыкка.
Он почесал переносицу, подвигал губами и вдруг решительно наклонился к самому уху Назарки. Теплое дыхание его щекотало кожу.
— Молодой новый начальник, рожденный якуткой, скажи: можно ли верить слухам, будто сложившего добровольно оружие отпустят домой? — нашептывал он, скосив глаза на застывшую в ожидании жену. — За последние годы я запутался, разучился отличать, где правда, где ложь. Я не знаю, кому верить: каждый доказывает свое. Открой мне сердце, чтобы легче дышалось, чтобы старые глаза мои увереннее смотрели на мир.
Басыкка перевел дыхание и ожидающе умолк. Ревматические пальцы его судорожно шевелились, а лицо было непроницаемо. Желваки застыли на скулах, словно спрятанные под кожей камушки. Запавшие глубоко и вылинявшие от времени глаза его в упор, строго и требовательно глядели на Назарку. Хоборос тоже подошла к гостю и замерла, бессильно опустив руки.
— Басыкка, и ты, Хоборос, простые славные люди, поверьте мне, единокровному с вами. — Назарка тоже заволновался, сам не зная отчего. — Якутское правительство объявило: все, кто добровольно сложит оружие, придет в Совет и даст честное слово, что больше не будет воевать против красных, тому ничего не сделают и отпустят домой. У русских есть пословица: «Повинную голову и меч не сечет!» Так объявлено повсюду по Якутии!
И тут только Назарка сообразил, почему стариков столь интересует и волнует амнистия. Определенно, их сын в том «соседнем наслеге», к которому и обращало правительство Якутской Автономной Республики свой гуманный акт. По всей вероятности, он давно был готов сложить оружие и явиться куда следует, но боялся расправы.