Здесь было крохотное поле Никифоровых, на котором отец весной высевал ячмень. Урожай собирали старательно, каждый колосок срезали ножом. Потом мать сушила колоски перед камельком и вышелушивала из них зерна.
Пранчик, стоявший неподвижно, с громким, заливистым лаем побежал вперед. Назарка припустил за ним. Услышав лай, отец обернулся, устало разогнул спину, смахнул с бровей нависший крупными каплями пот. Голова его была повязана платком.
— Тятя! — издалека закричал Назарка. — Скоро зима. Мне ружье дашь? Белки, поди, много будет...
— Ладно, Назар, — уныло ответил отец и, размахнувшись, изо всей силы всадил топор в пенек.
Не повернулся язык сказать, что не будет ни свинца, ни пороху. Самому даже не верилось. Ведь его считали опытным, удачливым охотником. Люди полагали, что дедушка Байанай благоволит к нему... Степан предчувствовал надвигающуюся беду — голод, бескормицу, хворь. И казалось, ничем ее не отвратишь.
Всю жизнь рушились планы так же легко, как ложится под косой-горбушей скошенная трава. Всю жизнь он был виноват, и только виноват. А тойон всегда оказывался прав: на его стороне был закон — жестокий и неумолимый. Нет пороху и дроби. Но в груди Степана все же теплилась слабая надежда, что Уйбаан смилостивится и одолжит припасы, хотя он и знал, что слово у тойона как камень, особенно когда просят в долг. Сказал — не даст, значит, не даст... Может, схитрить, шепнуть Уйбаану, будто он знает, где поселилась черно-бурая лисица с белым пятном на груди? За такую шкурку торговцы заплатили бы щедро. Только вряд ли Уйбаан поверит.
— Тятя! — вновь пристал к отцу Назарка. — Меня белковать возьмешь?
Степан потускневшим взглядом посмотрел на сына, неопределенно мотнул головой. Что он мог ему ответить?
От отца Назарка направился напрямик к своему другу Таппыю, который жил на третьем аласе. Но по дороге Пранчик вспугнул бурундука и, то яростно подвывая, то заливаясь лаем, начал его преследовать. Назарку захватил охотничий азарт, и он помчался за удирающей добычей. Перед глазами мелькала полосатая шкурка проворного зверька. Назарка так увлекся затянувшимся преследованием, что ни на что не обращал внимания. Пранчик требовательно подавал голос, призывая охотника. Не заметил Назарка, как тайгу окутали молочно-синие сумерки, не обратил внимания, что бежит совсем в другом направлении; когда он остановился, тяжело дыша, с подбитым бурундуком в руках, его окружала однообразно молчаливая тайга. Темнота наваливалась плотней. Назарка растерянно огляделся и никак не мог сообразить, куда же ему идти.
Что делать? Он пошел наугад, к угасающей стороне горизонта...
Старый Степан с заходом солнца вернулся в юрту. В камельке ярко полыхал огонь. Трескучие искры, растянув за собой дымные стежки, светлячками рассыпались по земляному полу. Назарки не было. Сутки о нем не вспоминали. Обычное дело: ребят знакомых повстречал и остался у них ночевать. Но вот миновали сутки — Назарки нет. Пошли вторые. Степан успел нарубить около пашни немало жердей, уложил их аккуратными рядками. В тот вечер пораньше заявился домой. Назарки все не было.
Марина, мать, забеспокоилась: где же ему быть? Куда он мог запропаститься? Навестила ближних соседей. Там ее сына даже не видели. Разве дальше куда отправился? Предупредил бы...
А Назарка брел. Надежда сменялась приступами отчаяния, затем опять появлялась надежда. Так продолжалось до вечера. Он долго петлял вокруг незнакомого озера, потом угодил в кочковатое болото и едва вылез из него. Передохнув немного, снова пустился в путь. С запада небо загромождали темные лохматые тучи. Когда исчезла последняя яркая полоска дня, по вершинам высоких лиственниц пронесся первый гудящий вой. Издалека нарастал дробный шум дождя. Тайга притаилась, стала зловещей. На время наступила оцепенелая тишина.
Назарка, свернувшись комочком, притих под раскидистой елью. Пранчик устроился рядом с ним и спрятал морду под пушистый хвост. Назарка сунул ноющие от усталости и холода ноги под собаку. Стало немного теплее. Вдруг Пранчик вскочил, закрутился на месте и радостно, с подвыванием, залаял.
— Тише, Пранчик! — зашептал испуганно подросток и обнял собаку, зажимая ей пасть.
Ему показалось, что сейчас лес оживет. Со всех сторон поползут косматые, страшные чудовища, протянут свои когтистые лапы, разинут клыкастые огнедышащие пасти и проглотят его... Ведь лес густо заселен безобразными свирепыми абаассами[16].