В крайней юрте, которую на зиму отводили для прислужников, открыли дверь. Оттуда вылетел красноватый от пламени камелька клуб пара и донеслись голоса. Они были странные, непохожие на человеческие. Белоповстанцы надрывно, с тоской тянули какой-то заунывный, жалостный напев.
Назарка в нерешительности замедлил шаги. «Пьяные!» — с горечью определил он. Правду, значит, рассказывали, что Павел не жалел спирта. Он постоял, соображая, куда пойти, и повернул к другой юрте.
Целый каскад звуков оглушил Назарку, едва он открыл дверь. Пьяные люди орали, размахивали руками, ползали по полу. Иные лежали пластом с раскинутыми ногами. Подросток прильнул к захлопнувшимся за ним дверям и обвел испуганным взглядом помещение. «Где искать отца?» — уныло, с чувством омерзения подумал он и еще раз внимательно осмотрел юрту. Да разве здесь что увидишь! Перед глазами то и дело мелькали перекошенные лица отрядников или вдруг все закрывала чья-то спина.
«Сначала здесь поищу!» — все же решил он.
Колеблющийся, неровный свет камелька бросал зловещие отсветы на пустые бутылки из-под спирта. В некоторых поблескивала синеватая жидкость.
На плечах Назарки как будто лежал груз, усталость клонила голову, но он не осмеливался отойти от дверей и присесть. Почти всех этих людей Назарка знал. Раньше многие из них часто бывали у отца, покуривали трубку и вели длинные, неторопливые разговоры о своих делах. Встречал их Назарка и на наслежных собраниях, на которых всегда было оживленно и шумно, особенно когда делили покосы.
— Кто такой?
На Назарку подозрительно уставился подошедший якут с мутными бессмысленными глазами. Потухшая трубка торчала в уголке рта, с нее стекала тягучая желтая слюна, Назарка знал, что этого человека кличут Джакып.
— Отец у меня здесь, Степаном звать. Проведать пришел. На Булгунняхтатском аласе мы живем, — пояснил он.
Отрядник что-то невнятно пробормотал, потом, икая и отдуваясь, неуверенно шагнул, запнулся за спящего и упал лицом вниз. Через минуту он уже храпел, пуская носом пузыри. Назарка сообразил, что эти люди ничем ему не помогут. Он прошел к камельку, вглядываясь в лица лежавших и осторожно переступая через спящих. Расшевелив огонь, Назарка отогрел руки и продолжал поиски.
За камельком паренек радостно остановился, увидев отца. Тот спал, неловко запрокинув голову. Подушкой ему служила опрокинутая большая ступка. Один торбас с распущенными вязками был наполовину снят. Судорожное дыхание со стоном рвалось из груди. Отец что-то бессвязно бормотал и взвизгивал.
— Тятя, это я! — позвал Назарка, присел рядом и потряс Степана за плечо.
Отец даже не шелохнулся, лишь распрямленные пальцы свело в кулаки. Подросток принялся трясти Степана. От этого ступка сдвинулась и тело спящего, точно мешок с трухой, съехало на землю. Подбородок уперся в грудь.
— Да проснись же! — с отчаянием в голосе выкрикнул Назарка.
Он приподнялся и сильно встряхнул отца, но и это не помогло. Голова Степана бессильно мотнулась и свесилась набок.
— Не разбудить, пьяный шибко! — с горечью пробормотал Назарка.
Устроившись у его ног, он притих и с любопытством наблюдал за происходящим. Его пугала мрачная обстановка, шальные крики, которые то стихали, то нарастали волной. Закоченевшие пальцы отходили в тепле и болезненно ныли в суставах.
На скамейке, ярко освещенные камельком, сидели двое — якут и русский. Русский был здоровый, косматый. Лицо его, наискось от виска к подбородку, пересекал шрам. Крупные завитки рыжих густых волос падали на глаза. Незнакомец, левой рукой обнимая приятеля, в какой уже раз пытался запеть одну и ту же песню:
Его друг подхватывал разудалый напев, но вскоре путал мотив и слова и начинал тормошить своего соседа:
— Сначала давай!
Русский терпеливо заводил песню, и опять с тем же результатом. Наконец это ему надоело. Легко, как лучинку, он приподнял отрядника и пихнул его в кучу спящих. Сам встал, чуть ли не упираясь головой в перекладину, повел плечами. Потом подошел к столу, собрал в чашку остатки спирта и выпил. Подышал широко разинутым ртом, сел за стол и уронил голову на руки. Думал ли он о чем-нибудь или просто пьяную голову тяжело держать на весу? Кто его знает.
— Эх, жизнь ты непутевая! — хрипло произнес он и заскрежетал зубами.