Назарка удивленно глянул на растерявшегося, безмолвствующего отца и поспешно объяснил, показывая на бойцов:
— Это хорошие люди. Они ночевали у нас. Шибко много их!
Красноармейцы сумрачно улыбнулись. Большинство из них, не ожидая команды, с винтовками выскочили во двор. К неподвижно стоящему Степану медленно подошел Пешкин, изучающе посмотрел на морщинистое лицо, густо усыпанное каплями пота, спокойно, растягивая слова, спросил:
— Что, папаша, против красных воюешь?
«Теперь пропал!.. Только бы мальчишку и девчонок выгнали отсюда!»
Степан окинул прощальным взглядом знакомые до мельчайших подробностей закопченные стены, потрескавшийся камелек, обиталище доброго духа огня, посмотрел на постаревшую за это время жену, на сына, мысленно попрощался с ними. Набрал в грудь воздуха и храбро ответил:
— Да, в красных стрелял! Им теперь совсем худо будет! Нас много, а вас мало. Вы не люди, а бандиты! Вы хотите отнять у бедных якутов все, даже тайгу, а мы и так плохо живем... У нас тоже есть русские. Есть порох, свинец, есть пулемет. Придете еще раз, всех перебьем!
Красноармейцы глухо зароптали, кто-то угрожающе придвинулся к Степану. Но Пешкин нетерпеливым жестом остановил их. В сердце Назарки вползла тревога. Он недоуменно переводил взгляд со сникшего отца на Пешкина и не знал, что ему и думать.
— Ты видел, как красные грабят якутов? — строго спросил командир.
Степан отрицательно покачал головой:
— Нет, у нас еще не трогали, мы не позволили! А в других местах грабили!
— Сам видел?
— Нет, люди передавали.
— Какие люди?
— Павел говорил, Станов говорил. Поп приезжал, про то же толмачил. И по бумаге рассказывали.
— Кто такой Павел?
— Начальник наш, тойон!
— Тогда понятно... Он, однако, лучше тебя живет?
Степан усмехнулся: что за наивный вопрос!
— Я шибко бедный человек, ни одной коровы нет, — пояснил он. — А Павел страсть какой богатый! У него коров столько, что целый день считать надо. На Цыпуновых в покос все наслежные мужики работают.
Степан замолчал, начал нехотя раздеваться. Повесил свою потрепанную шубенку на деревянный колышек. Потом сел к столу и набил трубку табаком. Пешкин стучал пальцами по краешку стола, о чем-то размышляя. «За что убивать-то меня? — подумал Степан. — Велели, я делал. Может, поймут...» Он не чувствовал себя хозяином в своей юрте. Пешкин пересел к нему, пальцем поманил Назарку. Тот неуверенно подошел. Поведение отца озадачило его, но Назарка решил: «От вина это. Пили, наверно, много. От спирта люди дуреют».
— Скажи, Назарка, — обратился к нему командир, — мы вам плохого что сделали? Отняли что-нибудь у вас?
Сбычившись, Назарка отрицательно мотнул головой.
— Вот видишь! А ведь мы — красные!
— Знаю! — буркнул Степан.
— Разве разграбили мы твою юрту, издевались над твоей семьей?
— Пока нет! — буркнул Степан, усиленно раскуривая затухающую трубку. Про себя подумал: «Когда уезжать будете, посмотрим, что сделаете!»
Когда Назарка услышал, что у них в юрте ночевали самые настоящие красные, он даже присел от изумления и почему-то зажмурил глаза.
«Наверное, шутят, что красные!» Но по отцу понял, что тому не до шуток. Почуяв недоброе, Марина, подхватив дочерей, спряталась за камелек. Оттуда донеслись ее приглушенные причитания.
— Не вой, старуха! — замогильным голосом попросил Степан.
Пешкин нахмурил лоб, изучающе осмотрел низкую тесную юрту, потрогал шаткий, скрипучий стол и поинтересовался:
— Всегда так бедно жили?
— Нет. Раньше маленько лучше было.
— И коровы были?
— Были.
— Где они?
— Две от болезни пропали, а последнюю Уйбаан увел. Стельная была.
— Лошадь была?
— Была.
— Куда делась? Тоже издохла?
— Нет, тойон взял.
— Должен кому?
Степан усмехнулся и вместо ответа махнул рукой.
— Кому? — требовательно спросил Пешкин.
— Тойону.
— Крепко тебя тойон опутал! — засмеялся командир и дружески похлопал Степана по спине.
Тот молча, неодобрительно покосился на него. «Хитрый красный, — подумал он, — лошадь была бы — взял, корова была бы — тоже забрал! Мясом бы объелись».