Незаметно подкравшаяся дремота засасывала человека все глубже и глубже. Пришли сны, светлые, лучезарные... Скрипнула дверь, в юрту грузно шагнул Павел. Черные растрепавшиеся волосы заслонили его глаза. Лицо было хмурое, по скулам перекатывались желваки. Как обрадовался ему Макар Иванович! Точно гора свалилась с плеч. Теперь он под надежной защитой. Никакие ревкомовцы не страшны!
— Павел! — взволнованно зашептал он и подозрительно огляделся, но в юрте но было ни души.
Вокруг Болдырева рассыпались драгоценные шкурки соболей. Он бросился их собирать...
Макар Иванович слабо шевельнулся. Рука медленно распрямилась, и ладонь коснулась колючей хвои. Кожа на кончиках пальцев сразу побелела. Вскоре кисть стала неприятного молочно-мраморного цвета. Жизнь в ней прекратилась. Затухающее сознание откуда-то из глубины, из далекого прошлого, выхватывало всё новые и новые картины... У парикмахера Ван Цзи-вея зубы были желтые, редкие, кривые. Когда Макар Иванович приносил ему интересную новость, он одобрительно похлопывал его по плечу и произносил, смешно выговаривая буквы «р» и «ш»: «Холосо... Холосо...»
Узкие глаза под толстыми стеклами очков загадочно блестели. Но платил он щедро. А Болдырева больше всего привлекали деньги. И когда незаметный услужливый парикмахер Ван Цзи-вей превратился в капитана японской армии Кавамуру, Болдырев не особенно был удивлен. Он и прежде догадывался, почему парикмахера интересуют проходящие мимо станции воинские эшелоны, но прикидывался простачком.
«Поедете в Якутию! — сказал однажды Кавамура. — Для нас наступает благоприятный момент. Вы станете бывшим политическим ссыльным, у которого все родные, кроме матери, умерли, и ехать некуда. О, Якутия очень богатая, но дикая страна! Под рукой нашего божественного императора она станет иной. Японии тесно на островах...»
Сухо, без обычной любезной улыбки, давал Кавамура наставления Болдыреву. А тот лишь покорно покачивал головой. Он был всецело во власти этого невзрачного желтолицего человека.
«Все, что нас интересует, вы будете сообщать Марии Игнатьевне».
Мария Игнатьевна! Ведь эта же старушка — мать Болдырева. Она слепая и беспомощная. Бедная мама и не подозревала, что на ее имя поступают письма, телеграммы: по фальшивой доверенности их получали другие. Сын передавал приветы, поклоны, пожелания дорогой, бесценной, любимой маме, мамочке, мамусе. Код по требованию Кавамуры Болдырев вызубрил так, что, кажется, не забудет до последнего вздоха... А как тяжело все время таиться!..
«Замерзаю!» — мелькнуло где-то в подсознании. Но Болдырев даже не шелохнулся. Над головой спящего вился туман. Хрупкие лепестки инея усыпали волосы. Непробуден, глубок сон на морозе. Вдруг Болдырев распрямил спину, негнущимися пальцами-ледышками сделал попытку разорвать воротник рубашки. В последний момент ему стало невыносимо жарко...
Восходящее солнце розовым светом озарило вершины деревьев. Из дупла выглянула белка, поводила, принюхиваясь, жесткими щеточками усов и осторожно спустилась на землю, к припрятанному с осени складу. На нижнем сучке зверек внезапно замер. Под деревом появился какой-то незнакомый предмет. От него наносило ненавистным для диких животных запахом человека. Белка долго сидела неподвижно, сверкая черными корольками глаз. Но незнакомый предмет не подавал никаких признаков жизни, и зверек спрыгнул на землю. За ним протянулась сдвоенная цепочка следов. На ближнюю лиственницу шумно опустилась ворона, поводила черным клювом и призывно закаркала.
Утром Васька Сыч докладывал своему командиру Артомонову, что вчера вечером, как было предписано, он выехал на приречный станок и готовил своего человека в город. Но тут на станок нагрянул какой-то тип и тотчас бросился удирать. Он, Васька, немедленно припустил в погоню. Удалось захватить волчью доху, рукавицы. Потом подстрелили лошадь. В кошевке оказалась кое-какая мелочь. Но сам человек бесследно исчез. Отыскать его в темноте не удалось. Несомненно, это был красный лазутчик. Однако благодаря бдительности его, Васьки, он, видимо, пешим удрал, ничего не пронюхав. По этой причине отправлять разведчика в город воздержались впредь до особого распоряжения.
Артомонов обругал Ваську разиней и велел из трофейной волчьей дохи сшить себе меховые чулки.
Глава двенадцатая
Степан должен был вернуться в отряд на следующее утро, но прошло четыре дня, а его все не было. Между тем на павловском становище, окруженном валом из навозных балбах, началась горячка. Отряд готовился к выступлению. Табунщики ловили сильных, выносливых лошадей, и над обширным аласом не умолкало заливистое тревожное ржанье. В хамначитской юрте с утра до вечера снаряжали патроны. Командир получил известие, что артомоновский отряд уже выступил, и торопился. Вот-вот должен дать знать о себе Эверов.