— Ну, это ты брось! — не поверил Павел и отодвинул наполненный стакан. — Не может того быть!
— А ты считаешь, что большевики золото вам на подносе преподнесут? Такое золото получишь, что позабудешь, как и зовут тебя... Свои же хамначиты разденут...
Болдырев вскочил, подбежал к печке. Помедлив, он открыл вьюшку и извлек из-под нее сверток, завернутый в испятнанную сажей тряпицу. Развязал ее, взял какую-то бумагу и вернулся к столу.
— Вот, читай! Можешь сам убедиться. Друзья предупреждают! — И он протянул Павлу измятый листок.
— Верю! — сказал Павел и отодвинул письмо.
Он встал со стула, глубоко засунул руки в карманы брюк, большими шагами прошел из угла в угол. Нечаянно задел тумбочку с цветком.
— А, чтоб тебя!..
Макар Иванович следил за ним, щупая взглядом его крепко сбитую, мускулистую фигуру. В прищуренных глазах Болдырева, подвижных как шарики ртути, порой мелькал хитрый огонек.
— Скажи, скажи, что делать! Ты сослан сюда, тут знаешь, как у них там все происходит. Посоветуй, что предпринять?
Павел ожидающе остановился перед Макаром Ивановичем. Раскрасневшееся лицо лоснилось от пота. На лбу явственнее прорисовывались морщины.
— Я последнее время только об одном и думаю: что делать? Или ждать покорно, когда тебя сомнут, разорят до торбасной вязки, или сопротивляться, драться без пощады, или еще что... Нам бы свое государство, якутское, ни от кого не зависимое! Да Россия!.. Если там мужики удержат власть, то и у нас такое же будет. Вон их сколько!
— У Якутии может быть другой покровитель, — уклончиво заметил Макар Иванович. — Чего там скрывать, на такой кусочек многие зарятся, посильнее лапотной России... Выходов много.
— Какие же?
— Можно, например, перебраться за границу, перевести туда заблаговременно капитальчик...
— Что я там стану делать?
— Как что? Жить! — усмехнулся Макар Иванович, трогая тонкими, проворными пальцами острый, выпирающий вперед подбородок.
— Но я же всего не захвачу с собой. Не поведешь ведь табуны лошадей и коров. А землю, а покосы куда девать? Если бы можно было все за несколько дней продать... Но для чего продавать? Разве это не мое? Кто у меня может отнять мое? Закона такого нет и не будет! — распаляясь, доказывал Павел, хотя и сам не верил тому, что говорил. В жизни произошло что-то такое, что пугало тойона, но ни характера, ни величины опасности он еще себе не представлял. Захватили власть большевики. Ну что ж, может, все еще обойдется?..
— Рассусоливать с тобой много не будут, Павел Иванович, — веско сказал Болдырев. — Или безропотно добро свое отдай, или жизнь кончилась. Ты письмо-то прочти. Слышал про Баракова из Западного улуса? Большой делец был. Бодайбинские прииски мясом и маслом снабжал. Обозы по сотне подвод туда отправлял. Красные нагрянули, самого шлепнули, хозяйство разорили. А он товарищам не вредил! Середины нет, Павел!
Павел скрипнул зубами. Лицо его усыпали крупные капли пота и струйками сползали по щекам: Волосы разлохматились, дышал он тяжело, прерывисто, словно пробежал версту. Над столом чуть покачивалась лампа-молния, и тени на стене сдвигались то вправо, то влево.
— Нет, это не выход! — произнес Павел решительно после недолгого размышления.
— Возможно! — стараясь казаться равнодушным, согласно кивнул Макар Иванович. — Я ведь пострадал от царского режима, мне беспокоиться нечего. Меня не тронут, а тебе крепко думать надо. По ихнему понятию, ты эксплуататор, классовый враг, чужим горбом богатство наживаешь... Эверов и не собирается уезжать. Зачем убегать? Он будет бороться, и правильно поступает: свое защищать богом предпослано!
Похоже было, что Павел его не слушал, он нервно катал в ладонях хлебный шарик и шевелил губами.
— Значит, я могу стать хуже последнего хамначита? — спросил Павел и зло крякнул. — Нет, врешь! Своего я не отдам!
Он с грохотом придвинул свой стул ближе к столу, залпом выпил стакан вина и сунул в рот кусок котлеты.
— Откровенно говоря, — вкрадчиво продолжал Макар Иванович, — Эверов делает совершенно верно. Первым не лез, но раз такое дело, он поневоле вынужден ввязаться в драку. Между прочим, запомни, Павел: покорного цыпленка щиплют в первую очередь. Тебя в стороне не оставят ни так ни этак. Выход у тебя один.