С Присом порядок. А Хейтер? Хейтер старше чином. Он заведомо знает о его отставке. Скорей всего ему об этом доложил Дейнджерфилд. Начнет ли Хейтер копать глубже? «С какой стати?» — проговорил он громко, как человек, привыкший жить в одиночестве. «Листера нет», — повторил он. Все, что остается сделать Хейтеру, — это проследить, чтобы концы сошлись с концами, и не мутить воду. Без нужды Хейтер палец о палец не ударит. Он терпеть не мог, когда управлению вменяли что-нибудь в обязанность. С будущим управления он связывал далеко идущие планы и не желал огласки. Органы внутренней безопасности пороются, как всегда, в бумагах покойного, небрежно посмотрят, с кем он держал связь, но в том-то и дело, что никто понятия не имеет об осведомленности Листера и его переговорах. К тому же, черт возьми, он был ничтожеством. Поэтому его и не арестовали в июне. Чтобы подольше понаблюдать. Из бумаг о Листере, пожалуй, ничего не узнаешь. У него душа не лежала к бумаге. Нет, поставил точку Стрейндж, для управления смерть закрывает дело.
Но не для него. Самоубийство Листера лишь сильней утвердило Стрейнджа в наихудших подозрениях. Такого подъема Стрейндж не испытывал со времен разгромной беседы с Дейнджерфилдом в июне. Особенно теперь, когда предоставлена уникальная возможность разобраться в своих опасениях. Кто еще был настолько осведомлен обо всех служебных недостатках в управлении, как не Листер, нанятый преобразовать его работу? При этой мысли кровь снова закипела в его жилах, и Стрейндж, негодуя на свою внезапную отставку, резко прибавил скорость.
На заднем сиденье «вольво» валялись портфели, газеты, книги, садовые принадлежности и подставка для книг. Стрейндж решил покинуть лондонскую квартиру, чтобы провести запоздавший отпуск в своем домике на морском берегу. Предвкушение жгучего солнца, стая реющих чаек и запах моря отогнали на минуту воспоминания о застывшем сером лице Дейнджерфилда, восседавшего за необъятным письменным столом, о его неподвижных белых пальцах на тонкой розовой папке. Затем мысли его снова вернулись к Листеру, к тому времени, когда три года назад Хейтер попросил его принять Листера в управление. Сначала все толковали, что Листер — «первоклассный» системный программист. Затем, когда его перевод из Челтнема стал неизбежностью, до Стрейнджа дошли слухи, что тот «слегка чокнут» и нуждается в присмотре. Господи! Не будь его голова столь забита делами руководства самым проклятым управлением в Уайтхолле, он бы Листера на дух не потерпел. Но нет! Он оказался слеп. Листер был «пробным шаром». Разумеется, он его принял. Вопросов почти не задавалось или, во всяком случае, задавалось немного. С самого начала Стрейндж понимал, что с Листером он дал маху. Примерно год он занимался тем, что старался удерживать Листера, помешать ему разложить остальных работников в его секторе. Невыносимый Листер был сущим наказанием. Он ненавидел Приса, жаловался на Квитмена, туманно намекал на чью-то «несправедливость», но чью — не уточнял. Катил бочки на коллег по работе. Стрейндж славился крутостью по отношению к неудачникам и чуть ли не гордился своей нетерпимостью. Ему стало не по себе, когда он понял, что у него рука не поднимается на человека, в личной жизни которого, по слухам, не все было в порядке. При всей своей ненормальности Листер чем-то его подкупал, и это останавливало Стрейнджа. Во всяком случае, тот не был уволен. В управлении об этом и не подозревали. Претензий по работе к нему не было — он трудился хоть и рывками, но без огрехов. Это соответствовало складу его характера. Когда Стрейндж оказался не в состоянии разрешить заданную самому себе загадку, он поклялся, что докопается до истины и выведет Листера на чистую воду.
Но опоздал. Года через два сэр Джералд Дейнджерфилд намекнул ему, что карьера Листера ставит под угрозу его собственную. Именно этого в глубине души много месяцев и боялся Стрейндж, но не отваживался себе признаться. Постепенно он приучил себя к мысли, что на посту начальника управления от него мало проку. Его отставка, как и предчувствовал Дейнджерфилд, была только вопросом времени. Признавшись себе и руководству, что ему придется уйти, он почувствовал, что работа утратила для него всякий смысл, и пустил все на самотек. Неудивительно, в самом деле, что он проглядел надвигающееся самоубийство. Но поражение было делом прошлого, теперь Стрейндж чувствовал себя снова на коне. Он сосредоточился на дороге. Мелькнул знак — Челтнем. Еще знак — поворот через полмили. При торможении было слышно, насколько износился двигатель у старого «вольво».