— Разумеется. Он передал мне две бутылки спирта и несколько пачек папирос.
— А почему я тебя не видел? Евгения удивленно вскинула брови.
— Разве ты ездил на станцию?
— Представь себе, ездил в штаб дивизии и заглянул на станцию.
— Значит, ты смотрел со стороны перрона, — быстро нашлась Евгения, — а я подошла к вагону с противоположной стороны, чтобы никто не видел.
Померанцев немного успокоился. «Возможно, она права: с противоположной стороны я не был».
— Не обижайся, милая. Я хочу, чтобы в наших отношениях не было неясностей, чтобы мы ни в чем не подозревали друг друга.
В этом он был прав, но каково ей? Если он ее выследит, узнает, что она заходит к Поликарповичу, может поднять скандал, погубить ее. Нет, с ним надо было что-то делать. Вот если бы удалось его переманить на свою сторону. Вместе и задание выполнить легче, и уйти потом в Маньчжурию надежнее. Конечно, он может не согласиться, но к этому его надо подготовить.
Посоветоваться бы с шефом. Что он предложит. А может, преподнести ему сюрприз? Только торопиться не следует. Надо все обдумать, взвесить. Хорошо бы устроить Ивану какую-нибудь неприятность по службе. Это бы пошатнуло у него почву под ногами.
— Давай, Ванечка, сегодня забудем о всех неприятностях, — она достала бутылку спирта, собрала на стол закуску, принесенную из столовой.
Померанцев пил с удовольствием. Вмиг к нему вернулось веселое настроение. Он взял гитару и начал наигрывать, напевая: «Живет моя отрада в высоком терему»…
Евгения вторила ему, но без души. Взгляд ее был далеким, отсутствующим. Померанцев заметил это, перестал играть.
— Чего такая кислая?
Евгения посмотрела в горящие от хмеля глаза Ивана, улыбнулась.
— Думаю о нашей жизни, Ваня. Ты не каешься, что мы поженились?
— А чего мне каяться? Горжусь, пусть завидуют. А ты разве каешься?
— Что ты! — Она встала, обняла его за шею и тихо заворковала — Я твоя, милый, и мне больше никого не надо.
По телу Померанцева разлилась приятная волна, как от доброй стопки спирта. Эта женщина тем и увлекала его, что в ней жила удивительная способность меняться. Сегодня ее ласки были не те, что вчера, завтра будут не те, что сегодня. Умела она временами становиться строгой и неприступной. И тогда никакие мольбы Померанцева не помогали. Он стелил шинель и ложился на пол. Зато потом она щедро вознаграждала его «за муки».
Так незаметно для самого себя Иван стал послушной игрушкой в ее руках. Избалованный легкими победами над женщинами, он и мысли не допускал, что с ним играют злую шутку.
— Мне тоже больше никого не надо, — он полуобернулся и обнял ее за талию.
Она освободилась от его объятий и вернулась на свое место. Взяв бутылку, налила в стаканы.
— За наше счастье, Ванечка!
Он выпил все, а Евгения, глотнув немного, отставила стакан. Закурив папиросу, откинулась на спинку стула. Ноздри ее чуть раздувались, пылало жаром лицо.
— Ваня, нам нужно отблагодарить одного человека, который обеспечивает нас вот этим напитком, — показала она на бутылку.
— Это твой дядя? А что ему надо?
— Денег он не требует. Ему нужен один документ.
— Какой?
— Бланк командировочного предписания с печатью.
— Зачем он ему?
— Это уже не наше дело. За это мы не отвечаем.
Иван вспомнил писаря, который давал ему несколько бланков. Не откажет и еще.
— Ну так в чем дело? Сделаем, только чтоб спиртное доставал.
— Все будет, Ванечка!
Было уже поздно, а начальник контрразведки дивизии майор Кириллов не уходил из своего кабинета. День принес много забот и волнений. В одном из донесений полковых уполномоченных сообщалось, что прошлой ночью группа японских нарушителей обстреляла наших пограничников. А из других источников стало известно, что на участке дивизии готовится новая переброска диверсантов.
«Не унимается капитан Ногучи, — подумал он. — Сколько истребил русских эмигрантов! Но, к сожалению, и нам еще не всех удается задерживать. Отдельные лазутчики все-таки просачиваются».
Майору вспомнилась сопка Каменистая, где группа нарушителей перешла границу. Тогда их удалось уничтожить и выловить, но, вероятно, не всех, потому что спустя полмесяца подорвался на мине диверсант, возвращавшийся в Маньчжурию.
Кириллов встал с кресла, застегнул на все пуговицы китель и устало зашагал к выходу.
В это время кто-то постучал в дверь. В кабинет вошел худой старичок на протезе, инвалид гражданской войны Леонтий Захаров.
— Хочу, товарищ начальник, кое-что передать вам по секрету, — начал он, окидывая комнату взглядом.
— Пожалуйста. Я вас слушаю, — приветливо сказал Кириллов и вернулся к столу.
— Дело-то вот какого роду, — продолжал Леонтий, теребя кепку в руках.
— Да вы присядьте, чего стоите.
Старик опустился на стул и, глядя майору в лицо, быстро заговорил:
— Сосед у меня, Федор Поликарпыч, странный какой-то. Сколько присматриваюсь к нему, все не могу понять. Живет, холера его возьми, как до войны. Сегодня зашел к нему по делу, а он со старухой выпивает. Мне, конечно, подал. Сидим это, разговариваем. Заходит молодая женщина. Увидела меня, вроде оробела. Спрашивает: «У вас случайно молоко не продается?» Почему же, думаю, случайно, когда я не раз уже видел, как ты заходила сюда. Что-то нечистое с этим молоком, товарищ начальник. Надо бы проследить, что это за птица.
— Давно вы живете со своим соседом?
— Да, почитай, с самой гражданской. Брат у него в Карымской. К нему он иногда ездит, кое-что привозит, особенно выпивку, до которой большой охотник.
— Хорошо, папаша. Вы пока об этом никому ни слова, а мы постараемся все выяснить.
Майор проводил старика и вернулся в кабинет. Как-то сразу и усталость прошла, и домой расхотелось идти. Он быстро заходил по кабинету, размышляя.
«Интересно, кого принимает этот сосед? А что если «птица» с той стороны? Обидно, что из работников контрразведки никто не знает, что творится в этом доме. А вот пенсионер сообщил… Впрочем, это только его предположение. Возможно, старику показалось так после выпитой чарки. Что ж, узнаем».
В этот же вечер майор распорядился выставить наблюдение за домом Федора Поликарповича.
Глава семнадцатая
В пади таял первый выпавший снежок. Казалось, снова возвращалось быстро мелькнувшее лето. Но в бледно-голубом небе уже бродили снеговые облака. Неуемные степные ветры становились суровыми, буйными. Все ожесточеннее и яростнее они гоняли по степи колючие клубки перекати-поля и забивали их в низины и распадки.
Несколько дней после инспекторской поверки бойцы занимались хозяйственными делами: утепляли окна и двери казарм, чинили обмундирование.