— Это было в прошлом году, — убеждал Жолбин. — А сейчас у советских мало здесь войск осталось — все на запад отправили.
Парни, потные и красные от выпитой водки, одичало смотрели на хорунжего, который, сузив глаза, рассказывал небылицы.
— Сейчас японцам надо точно знать, как чувствуют себя советские. Говорят, с голодухи пухнут, мякину жрут. С немцами воевать — дело не шутейное. А нам это на руку: легче будет с коммунистами разделаться.
— Оказывается, дела-то у нас не плохи, — повеселел Ваньша. — Глядишь, к осени в Расее будем!
— Будем! Только в разведку сходить надо. Аванс завтра выдам.
— Чо-то страшно, — помотал головой Леха.
— Подумать надо, — сказал Ваньша. Жолбин заказал еще бутылку «Чуринской».
…Утром парни проснулись в подвале особняка Ногучи. Через глазок в двери на них посматривал японский охранник.
— Как мы попали сюда, паря? — удивился Леха.
— Бес его знает! — поглаживал ссадину на щеке Ваньша. — Помню, что карнаухий угощал, а что дальше было, не знаю.
— А чо он предлагал, помнишь?
— Как же… пойти туда.
— Может, согласимся?
— Ты чо, Леха, на тот свет захотел?
— Тогда здесь замают.
Днем пришли Жолбин и Ногучи.
— Ну как, надумали? — угрожающе спросил хорунжий. — Если согласны, получайте аванс, а нет, передаю в распоряжение капитана.
Ваньша поймал на себе коварные, как у змея, глаза Ногучи, и холодная волна страха окатила его.
— Мы согласны…
Глава четвертая
Военный человек быстро применяется к новой обстановке, скоро знакомится с окружающими его товарищами и идет в ногу с их жизнью.
Так было и с Арышевым. За это время он уже имел представление о каждом бойце своего взвода, был в курсе всех событий. И хотя далеко отсюда громыхала война, здесь жили теми же чаяниями и заботами, какими жила вся страна. Радостными минутами трудового дня были полученные утром известия с фронта, а вечером — доставленная со станции почта.
Анатолий пока не ждал писем, потому что недавно написал сам. Все свободное время он отдавал бойцам: следил за тем, как они чистят оружие, проводил беседы, играл в домино.
Как-то допоздна он разучивал с бойцами новую строевую песню. После отбоя возвращался в Копайград вместе с командиром роты лейтенантом Незамаем.
— А ты, я вижу, тоже готов в казарме ночевать, — говорил Незамай. — Не надо, голубчик, и о своем отдыхе забывать.
Арышев слышал от командиров взводов, что Незамай — человек черствый, а тут вдруг такая забота. «Может, они не правы».
— Ты что, вместе с полковым адъютантом учился?
— Да, в одном училище, только в разных батальонах.
— Ну-ну…
Какое это имело значение, Арышеву было неизвестно. Во всяком случае, думал он, ротный командир должен все знать о своем офицере.
— Что ж, голубчик, я доволен тобой. Только вот с подчиненными надо быть построже. Меньше разводить разную антимонию, больше требовать. Тогда и они будут больше тебя уважать.
Что разумел Незамай под «антимонией», Арышев догадывался и, конечно, не был с ним согласен. Но ему было приятно, что в целом ротный командир одобрял его работу. Вспомнился вчерашний разговор, когда Незамай предложил освободить от занятий Веселова.
— Надо нам ленкомнату в божеский вид привести: лозунги, плакаты подновить.
Это было не приказание, а скорее просьба, которая подкупала Анатолия.
Нет, чтобы там ни говорили, черствым его не назовешь. Правда, в обращении Незамая ему не нравился слишком фамильярный тон. А слово «голубчик» совсем не вязалось с командирским языком. Не вызывала симпатии и внешность. Крупное лицо его с сеточкой фиолетовых прожилок на щеках казалось заспанным, припухшим. Говорил он быстро, шепеляво. Носил вылинявшую гимнастерку, слабо затянутую ремнем, на боку — до отказа набитую уставами полевую сумку. С ней он никогда не расставался, чтобы в нужный момент достать устав и зачитать параграф. В оправдание он говорил: «Голова — не каптерка, все не уложишь».
Но Арышев не осуждал его за это, потому что Незамай был не кадровым офицером, а из запаса. Да мало ли какие странности бывают у людей. Главное, чтобы человек имел душу.
Однако представление о Незамае у Арышева скоро изменилось…
…Сегодня утром Незамай был чем-то обеспокоен и раздражен. Он накричал на дежурного по роте, грубо отчитал Старкова в присутствии солдат. Потом собрал в канцелярии командиров взводов.
— Так вот, голубчики, — заговорил он тревожным голосом, — получено известие — завтра к нам в полк приезжает комдив. Строевой смотр проводить будет. Дело сурьезное, — погрозил он толстым указательным пальцем. — Что мы должны показать на этом смотру? — Глаза его быстро заморгали. — Конечно, не слабость, а силу, чтобы нас потом не поминали лихом. А это все зависит от нас, как мы сумеем развернуться. Так давайте же покажем, что на сегодняшний день мы чего-то добились, чего-то достигли…
Незамай старался поднять дух у офицеров, чтобы заручиться их поддержкой. Но они холодно слушали его. Быков рассматривал висевший на стене плакат противотанкового ружья. Воронков, глядя вниз, постукивал пальцами по лежавшему на коленях планшету. Арышев что-то записывал в блокнот.
— Ас твоим взводом, голубчик, — уставился Незамай на Арышева, — не знаю что и делать. Боюсь, подведешь. — Он долго раздумывал, потом хитровато улыбнулся. — Сделай так: каких похуже — оставь в казарме, а остальных — в строй!
— Как это, оставить? — возразил Анатолий. — А если проверят?
— Вряд ли кто догадается.
— А если все-таки догадаются, — сказал Воронков, — будут большие неприятности.
— Это я и без тебя знаю! — побагровел Незамай. — Не можем же мы из-за каких-то трех-четырех разгильдяев позорить всю роту! — И, взглянув на Арышева, приказал — Делай, как я сказал, а там видать будет.
Офицеры вышли из канцелярии.
— Опять крутит Незамай, — возмущался Быков. — Смотри, Анатолий Николаевич, как бы тебе с ним в историю не влипнуть!
— Но ведь его приказание, он и за последствия будет отвечать.
— А ты думаешь в стороне остаться? — Быков так посмотрел на Арышева, что стало ясно: выполнить приказание — значит быть соучастником Незамая. Нет, на это он не пойдет, поступит так, как подсказывает совесть.
Вечером, в землянке, Быков опять спросил его:
— Ну и как решили?
— Возьму весь взвод. Чего мне изворачиваться.
— Правильно!
— А вы не боитесь за своего Савушкина?
— Теперь нет, а когда-то пришлось мне с ним нянькаться. Я и по-хорошему и по-худому — пререкается с командирами, и баста. Все-таки нашел подход.
— Какой же?
— Да вот Александр Иванович посоветовал написать в его колхоз. Я целый рапорт накатал о его службе. Вскоре получаю письмо от председателя колхоза и от матери. Зачитываю всему взводу. До слез парня проняло. Вроде за ум взялся.