— Садитесь за стол, — приказывает остроносый.
Усаживаюсь поудобнее в кожаном кресле. Что они ещё придумали? Всё равно не заставят меня говорить!
Охранник придвигает ко мне книгу. Это — фотоальбом.
— Увидите знакомое лицо, скажите. Мне дано распоряжение выпустить вас на волю, если вы опознаете кого-нибудь. Понимаете: две-три фамилии — и вы свободны, как птица. Об этом, конечно, никто не узнает.
Довольно примитивный приёмчик, рассчитанный на дураков и подлецов. Первое моё побуждение — отбросить альбом в сторону. Но почему бы не воспользоваться случаем и не посмотреть, кто у охранки на подозрении?
Открываю альбом. На большом листе шесть различных фотокарточек. Есть тут и паспортные и любительские. Даже одна семейная фотокарточка: за столом сидит пожилой человек с усталым лицом. Рядом женщина и двое детей.
Открываю следующий лист.
Что такое? С небольшой фотокарточки на меня смотрит улыбающееся лицо белокурого юноши в гимназической форме. Да ведь это же я сам! Как попал этот снимок в охранку? Склоняюсь над альбомом. Явно переснято с другой фотокарточки. Даже видны её края.
— Что? Знакомый? Знакомый?
Остроносый впивается глазами-в альбом. Увидев мою фотокарточку, он хватает альбом и, громко ругаясь, устремляется в соседнюю комнату. Там начинается перебранка. Видимо, кто-то из охранников совершил промах. Я не должен был видеть своей фотокарточки.
Взбешённый остроносый снова появляется в кабинет. Ну и вид у него! Вот-вот хватит удар.
— Убрать! Убрать! — визжит он.
Попадаю обратно в ту же камеру. Но Николая уже здесь нет. Вероятно, он переведён в тюрьму. Ему повезло! Попасть в тюрьму из охранки это почти счастье.
Фотокарточка! Как она оказалась в охранке? Я хорошо её помню. Она была изготовлена, когда я ещё учился в гимназии, для ученического удостоверения. Меня снимал страстный фотолюбитель, приятель отца, слесарь Приеде. Тот самый, который предупредил меня вчера на вокзале. Он сделал тогда один только отпечаток, а негатив отдал мне. Вскоре отец, перебирая книги на этажерке, нечаянно уронил этот негатив, и он разбился.
Значит, снимок в альбоме охранки мог быть переснят с одной единственной фотокарточки. Но странно: она у меня на ученическом билете. Билет же — это я хорошо помню — лежит в комоде, вместе с документами отца.
Выходит, снимок был сделан с фотографии до того, как она оказалась на моём ученическом билете. В чьих же руках она побывала?
Получив от Приеде снимок, я на другой же день передал его в канцелярию гимназии. А ещё через день мне вернули его на готовом удостоверении. Секретарём директора работал Эгон. Помню, он сказал мне тогда, что директор не хотел подписывать: дескать, на снимке я улыбаюсь, а такое легкомысленное выражение лица никак не подходит для документов.
Эгон! Лишь он один имел возможность переснять мою карточку! Она пробыла у него целые сутки.
Сначала мысль о том, что Эгон — провокатор, ошеломляет меня, кажется невероятной. Но постепенно убеждаюсь: он, именно он выдал меня и Николая.
С год назад Эгон попросил связать его с кем-нибудь из подпольщиков. «Я ещё до фашистского переворота был социал-демократом, — горячо убеждал он меня, — и не могу сидеть сложа руки. Я тоже хочу участвовать в борьбе против Ульманиса».
Конечно, я заявил ему, что он ошибается, что я ничего не знаю, ни с кем из подпольщиков не знаком. Но при первой же возможности навёл справки у старших товарищей и узнал, что Эгон действительно состоял в социал-демократической партии. Принимать в организацию без тщательной проверки его не рекомендуется, но использовать, не посвящая в сущность дела, можно.
Так и получилось, что мы с Николаем иногда назначали явки на удобной квартире Эгона. Ведь гораздо безопаснее встречаться в помещении, чем на улице, где тебя видит каждый прохожий.
Таким образом, из подпольщиков Эгон знал меня и Николая. Нас он мог выдать охранке.
А Ирма? Почему в таком случае её не арестовали вместе с нами? Очень просто: Ирму Эгон не знал. Он её увидел впервые три дня назад.
Да, но как же Эгон мог узнать о моей поездке в Лепаю за шрифтом? Он никогда не присутствовал при наших деловых встречах. Это было первое условие, которое я поставил, решив пользоваться квартирой Эгона. И на этот раз, когда я беседовал с Николаем, его в комнате не было. Как же он мог узнать, о чём мы говорили?
Очень просто! Он подслушал. Мы увлеклись спором и говорили достаточно громко. Ну конечно же, он нас подслушал. Но почему охранка не знала, куда я дел шрифт по приезде в Ригу? Правильно, эту часть нашего разговора Эгон не мог подслушать. Николай уходил на кухню, а вернувшись, оставил дверь в соседнюю комнату открытой. Может даже быть, Николай это сделал нарочно.