Девочки застыли на месте как окаменелые, с удивлением смотрели на отца.
Косачев лежал неподвижно, навалившись на кресло своим крупным, тяжелым телом. Его лицо с закрытыми глазами и сомкнутым волевым ртом было спокойным и непривычно умиротворенным, как будто он внимательно прислушивался к чему-то чрезвычайно значительному и важному для него. Из-за кресла, с другой стороны, доносилось едва уловимое потрескивание магнитофона и тихо и отчетливо звучали голоса.
«Дедушка, а ты был маленьким?» — спрашивал голос косачевского внука Сереженьки.
«Был, — отвечал голос Косачева. — Все люди сначала бывают маленькими, а потом вырастают».
«А что ты делал?»
«С детства пас кулацких коров. А когда подрос, пошел в депо кочегарить, выгребал из печей угольную золу».
«Ты ездил на лошадке?»
«Откуда мне было взять лошадку? Родители жили бедно, ничего не имели».
«Даже игрушечного коня не было?»
«Был маленький пес-дворняга, да и тот подох с голодухи».
«А почему у тебя шрам на щеке?»
«Белый казак рубанул шашкой в гражданскую войну. Если бы наши ребята не пристрелили казака, снес бы он мне голову с плеч».
«Больно было?»
«Не помню. Должно быть, больно».
«А кто тебе уши помял? Хулиганы?»
«Не-ет, Сергуня, это мороз — красный нос, в сорок втором году, когда шла война. Мы тогда наш завод строили в открытой степи, под ледяным ветром день и ночь работали. А морозище такой лютовал, спасения не было, насквозь до костей прожигал. Одежонка у всех ветхая, и уйти с мороза нельзя, потому как надо работать, завод строить, чтобы скорее снаряды делать и на фронт посылать. В тот год бабушка твоя померла. А мама была маленькая, в школу ходила, потом простудилась, ангиной болела. И я чуть не умер. Ноги, уши отмерзли, и не заметил, как началось заражение крови на пальцах ноги. Пришлось отрезать два пальца. А уши — ничего, помялись маленько, засохли, как грибы».
Внук залился смехом:
«Сыроежки?»
«Мухоморы», — весело сказал голос Косачева.
«А зачем ты волосы белой краской покрасил?»
«Это время побелило мои волосы. Много лет на свете живу. Меня, брат, жизнь в семи котлах варила, в семи водах мыла, на семи ветрах сушила…»
Настойчивый телефонный звонок перебил этот разговор. Косачев зашевелился, открыл глаза, неторопливо потянулся рукой к магнитофону, который стоял за креслом на полу. Рука Косачева нажала стоп-кнопку, и магнитофон умолк. Сергей Тарасович взял телефонную трубку.
— Сейчас с вами будет говорить Москва, — предупредил женский голос. — Одну минуточку.
Молча ожидая разговора, Косачев стоял и смотрел на стену, где висели две большие фотографии: на одной — портрет миловидной женщины средних лет, покойной жены Косачева Анны Григорьевны, а на другой — групповой снимок: Тамара с мужем и сыном.
Наконец в трубке раздался мужской голос:
— Сергей Тарасович?
— Я слушаю, — отозвался Косачев.
— Говорит Коломенский. Здравствуйте.
— Здравствуйте, товарищ Коломенский.
— Мне поручили поздравить вас, Сергей Тарасович, с присвоением вам звания Героя Социалистического Труда, пожелать вам здоровья и дальнейших успехов.
У Косачева участилось дыхание, он рванул ворот рубашки, пошевелил губами, не мог сразу заговорить, в горле пересохло.
— Большое спасибо, Алексей Степанович. Передайте Центральному Комитету и товарищам в Совмине мою благодарность за награду и столь высокую честь. Передайте также заверение в том, что уже в этом месяце первые эшелоны наших труб будут отправлены на строительство газопроводов.
— Передам. Будьте здоровы, Сергей Тарасович! До свидания!
Голос умолк. Косачев не сразу опустил трубку, постоял у телефона и вдруг неожиданно громко и бодро крикнул девочкам, выглядывающим из-за двери:
— Слыхали? Идите же ко мне! Поздравляйте!
Дочери, видимо, поняли, что произошло, бросились к отцу, прыгая от радости.
Весть о награде взбудоражила Косачева. Хоть он и старался сохранить спокойствие и степенность, душа его кипела. Хотел было звонить Астахову и Уломову, но воздержался, отошел от телефона. «Подумают, хвастаюсь. Сами узнают из газет».
Но похвастаться ему все же хотелось, хоть в домашнем кругу. Он шумно пошел по квартире, стал зажигать полный свет в столовой, в прихожей, в кабинете. Снова обнял дочерей, громко крикнул: