— Порядок. Давай, Герасимович, жми на завод, — сказал Косачев непривычно глухим, слабым голосом.
Из аэропорта ехали небыстро вдоль реки по шоссе. Дорога была разбитая, скользкая, в долине над речкой тянулся туман. Шофер вел машину осторожно, сбавляя и придерживая скорость. Косачев недовольно скосил на него глаза, заерзал на сиденье: он любил быструю езду. Машина, набирая скорость, пошла быстрее, быстрее. И вдруг от неожиданного толчка Косачева тряхнуло, он уронил голову на грудь, откинулся на сиденье, все потемнело в глазах. Он потерял сознание. Шофер резко затормозил, остановил машину, выскочил на шоссе, стал звать на помощь людей.
2
Косачева доставили в больницу с сильным приступом стенокардии. Он постепенно пришел в себя, удивленно смотрел на людей в белых халатах.
Врачи осторожно щупали его руки, ноги, отходили в сторону, и новые лица появлялись у койки. Потом один за другим стали расходиться, в палате осталось несколько человек. Продолжительное время стояла тишина. Наконец кто-то осторожно кашлянул, наклонился над Косачевым, сказал:
— Ничего, голубчик. Дышите поглубже, вот так…
Потом заговорил другой голос, громче и смелее.
— Придется вам, Сергей Тарасович, немного полежать, — говорил над ухом Косачева старый врач Борис Захарович, низкого роста человек с белой шапкой волос, с добродушным розоватым лицом.
Косачев вопросительно посмотрел на старого человека, узнал его и сердитым, раздраженным тоном прервал:
— Нечего мне разлеживаться, доктор. Не смотрите на меня так жалостливо. Я не беспомощный ребенок, зачем мне больница? У меня срочные дела на заводе. Зачем я здесь?
Он сделал усилие, попытался подняться с койки, но сразу же сморщился от боли, затих.
— Лежите, лежите, голубчик. Мы обязаны тщательным образом исследовать ваше здоровье. Сделаем кардиограмму, анализы. Так уж положено.
Косачев отвернулся от доктора, чувствуя неприятное кружение и шум в голове. Почему-то все предметы и потолок странно покачивались, будто вот-вот упадут…
Косачеву дали лекарство, оставили одного в палате, и он вскоре уснул.
Прошел день, два, самочувствие Косачева улучшилось, все, как ему казалось, пришло в норму, но врачи почему-то не выписывали его из больницы, категорически запрещали ему вставать. Косачев же хорохорился, посмеивался над собой и над врачами:
— Да что вы колдуете надо мной? Я совершенно здоров.
— Конечно, конечно, — соглашались врачи. — Но ради предосторожности надо потерпеть. Завод никуда не денется, дело не станет. Здоровье дороже всего, потеряешь — не найдешь.
По утрам приходила жена Клавдия Ивановна и семнадцатилетние дочери-двойняшки — Маруся и Женя. Клавдия Ивановна бодрилась, вынимала из сумок домашнюю еду, раскладывала, ненатурально спокойным голосом рассказывала новости. А девочки, не умея скрыть свой испуг и тревогу, жалостливо смотрели на отца, стояли перед ним непривычно притихшие, смирные.
Больница угнетающе действовала на Косачева. Человек не робкого десятка, любящий риск, он, к своему стыду, вдруг почувствовал затаенный страх перед больничной тишиной, запахом лекарств, холодной белизной мебели, постельного белья, халатов и бесшумно притворяемых дверей. Он тоскливо смотрел на голые стены, на свинцовые стекла широкого окна, досадовал и хмурился. Как будто назло кто-то придумал ему такое испытание. Черт знает, что получается! Всю жизнь мечтал делать трубы, годами добивался своего, наконец ему сказали: делай, а он не может, свалился с ног! Жертва нелепого случая? Не-ет, с этим смириться нельзя!
Через всю жизнь пронес Косачев свою влюбленность в трубы, которая зародилась в его душе в далекие студенческие годы. На каком бы посту ни работал — мастером, начальником цеха, директором завода, — он всегда затевал какие-то эксперименты, спорил с инженерами, выявлял сторонников, собирал надежную команду «трубачей», как он любил говорить в шутку. Многие добродушно подсмеивались над этим увлечением директора и принимали как должное тот факт, что на заводе незаметно возник экспериментальный цех, который из года в год расширялся. Работники этого цеха под личной опекой директора, одержимые его идеей, настойчиво искали, изобретали, пробовали. Косачев любил говорить, что без поисков и экспериментов может наступить застой даже в хорошо налаженном производстве, ибо жизнь, как известно, не стоит на месте и в своем движении увлекает все за собой.
Косачев беззаветно отдавался своему делу, привязывался к заводу, как к дому, но он никогда не закрывался от мира глухим забором. Каждый год выбирал время поездить по стране, обязательно успевал осмотреть новые заводы, иногда заглядывал на старые, сравнивал прошлое с настоящим.