– Время у тебя еще есть, но лучше поторопись. – Фло глянула в окно. – Вечером в лесу реально темно.
– Я быстренько. Тут какие-нибудь дорожки есть?
– М-м… Думаю, лучше тебе бежать по тропинке… Сейчас, пойдем в гостиную, я покажу. – Она подвела меня к окну гостиной и ткнула в просвет между деревьями. – Короче, вот тропа, она ведет через лес к главной дороге. На ней будет меньше грязи, чем там, где вы на машинах подъезжали. Беги по ней до асфальтовой дороги, потом поверни направо и возвращайся тем путем, как вы приехали. Будет уже совсем темно, а тропинка без ограждений, так недолго и заблудиться. Погоди-ка. – Она пошла на кухню, порылась в ящике и выудила что-то похожее на запутанные подтяжки. – Вот, держи. Наголовный фонарик.
Я поблагодарила и вприпрыжку поскакала наверх переодеваться. Нина была в комнате – валялась на кровати, глядя в потолок и слушая музыку с айфона.
– По-моему, наша Фло просто ку-ку, – сообщила она мне, вынув наушники.
– Это клинический термин, доктор да Суза?
– Конечно! Сокращенное от латинского «кукуфикус», или «великая кукушка», что, в свою очередь, уходит корнями в языческие верования о том, что песня кукушки насылает безумие.
Смеясь, я стянула джинсы и влезла в термоле-гинсы.
– Если уж великая, тогда «кукуссимус». А где мои кроссовки? Я их у двери оставила.
– Закинула к тебе под кровать. Кстати, о ку-ку. Ты что, реально сейчас бегать собралась?
– Ну да, а что?
Я нырнула за кроссовками. Разумеется, вот они, в самом дальнем и пыльном углу.
– «А что?» Дай подумать. – Нина принялась загибать пальцы. – Во-первых, уже темнеет. Во-вторых, место незнакомое. В-третьих, в доме есть халявная еда и бухло. В-четвертых, я не говорила, что там уже темно, как в заднице?!
– Так уж прям как в заднице…
Я бросила быстрый взгляд на окно, зашнуровывая кроссовки. Стемнело, конечно, но не настолько, чтобы ничего не видеть. Небо было ясное, еще подсвеченное жемчужно-серым сиянием на западе, а на востоке из-за вершин деревьев выплывала луна.
– Сейчас полнолуние, так что совсем темно не будет, – сообщила я.
– Вы так уверены, мисс «я восемь лет не вылезала из Лондона и не отходила дальше пятидесяти метров от уличного фонаря»?
– Уверена. – Я затянула узлы потуже и выпрямилась. – Хватит зудеть над ухом. Мне надо выйти растрястись, или я тут реально с ума сойду без всякого пения кукушек.
– Что, тебе здесь настолько плохо?
– Нет.
На самом деле да. Мне было очень плохо, и я не могла объяснить этого Нине. Насколько мне плохо от того, что совершенно чужие люди ковыряются в нашем с Клэр прошлом, как в полузажившей ране.
Приезжать не следовало, это я уже хорошо поняла, но ничего не поделаешь: меня привезла Нина, и уехать я теперь могу только вместе с ней.
– Все нормально, просто хочу подышать. Мне надо. Через часик вернусь.
И я побежала вниз по лестнице, Нина же изобразила демонический хохот мне вслед:
– Беги, беги, все равно не убежишь!
Я выскочила на холодный свежий воздух и принялась разминаться у гаража. Чувство нависающей угрозы, граничащее с клаустрофобией, тут же бесследно исчезло. Неужели все дело в стеклянных стенах? Сидишь в них, как в аквариуме, и кто угодно снаружи может рассматривать тебя, оставаясь невидимым… А может, еще оттого, что комнаты в доме совершенно безликие, неживые… Как больница. Или полигон для социальных экспериментов.
Так или иначе, ощущение, что за мной кто-то наблюдает, прошло.
Я побежала.
Бежать легко. Никаких вопросов, никакого беспардонного любопытства, только холодный, восхитительный лесной воздух и негромкий стук подошв по ковру из сосновых иголок. Прошел довольно сильный дождь, но вода здесь не собиралась в лужи, как на утоптанной дороге, а уходила в мягкий грунт. Передо мной на многие мили была чистая, пружинистая тропа, усыпанная слоем игл с тысячи де-ревьев.
В моей семье больше никто не любил бегать, но вот бабушка любила ходить. Она рассказывала, что в детстве, когда ссорилась с подружками, писала имя обидчицы мелом на подошве и шла. К тому времени, как надпись стиралась, успевала пройти и злость.
Я ничего не пишу на подошвах. Я повторяю слова в голове до тех пор, пока не перестаю их слышать за стуком сердца и шагов. Сегодня я повторяла имя – хотя уже давно не злилась на его обладательницу. Клэр, Клэр, Клэр, Клэр…
Я бежала и бежала по лесу, и вокруг меня были сгущающаяся тьма и лесные шорохи. Я видела, как над головой у меня пролетают летучие мыши, слышала треск веток, ломаемых какой-то живностью. Один раз через тропу перебежала лиса и совершенно нахально остановилась, разглядывая меня и потягивая носом воздух.