Я тоже видела, как изменилась: не проливала слез ни по бабушке, ни по тете, ни по Инке – просто стискивала зубы, делала глубокий вдох и продолжала двигаться по жизни. И за все это ненавидела немцев. Я ненавидела их за то, что они пусть всего на несколько дней, но превратили мою мать в слабое и запуганное существо. Ненавидела их за то, что они уже отобрали у меня родных… Но больше всего я ненавидела немцев за то, что они отобрали у меня слезы.
И за это им не было прощения.
Совсем скоро наша жизнь станет предметом манипуляций страшного человека по имени Йозеф Гжимек, оберштурмфюрера СС, коменданта Львовского гетто. Кому из нас жить, а кому умирать, будет решать именно он – заплечных дел мастер, специалист по ликвидации гетто. Спустя годы его будут судить за военные преступления. Но в тот момент мы знали только то, что этого человека посылают из города в город организовывать гетто и планировать уничтожение и высылку в лагеря еврейского населения. Весть о том, что Гжимек назначен комендантом Львовского «Ю-Лага», повергла нас в ужас.
Прибытие палача совпало по времени с изоляцией гетто. Оно уже было окружено изгородью, и попасть в него можно было только через ворота, расположенные рядом с проходящим над Замарстыновской улицей мостом. Но до августа 1942 года это был не столько блокпост, сколько пункт проверки документов. Точно так же, как это сделали мы, переезжая в квартиру на Замарстыновской, 120, пройти под мостом мог любой, у кого эти документы были в порядке. Гетто было отделено, но еще не отрезано от города. Однако после августовской «акции» 1942 года «открытая» часть города была ликвидирована и оставшихся евреев загнали в обнесенный забором «Ю-Лаг». Все это было элементом немецкого плана, в соответствии с которым нас выдавливали во все меньшее пространство, чтобы нас было легче контролировать, чтобы над нами было легче издеваться, чтобы нас было легче уничтожать. Теперь мы, как говорил папа, «остатки львовского еврейства», были заперты за 4-метровыми стенами. Через каждые несколько метров вдоль стены располагались посты с вооруженными часовыми. Работавшим в городе евреям выходить из гетто разрешалось только строем. На входе и выходе из гетто рабочих пересчитывали по головам.
Маме, шившей армейскую форму на фабрике Schwartz Co. в Яновском лагере, выдали большую «R», которую нужно было носить на верхней одежде. Буква «R» означала Ruestung – «дневное время». Рабочие ночных смен носили букву «W» – Wernacht, «ночное время». Иногда немцы использовали эти буквы для сортировки евреев. Скажем, во время одной «акции» хватали только людей с «R», в ходе другой – помеченных знаком «W». Я подозреваю, что у отца были обе буквы. То есть дали ему какую-то одну, вторую он подделал, а потом каждый день надевал ту, что на данный момент была для него полезнее.
Да, папе хорошо удавались подделки. Однажды он подделал Meldecarta. Человека, не предъявившего этот документ и не поставившего в него штамп на определенных блокпостах, могли отправить в лагерь, а то и расстрелять на месте. Свой документ отец получил вполне официально, но хотел, чтобы такой же был и у мамы. Я помню, как в одну ночь несколько мужчин сидели у нас в квартире и изготавливали эту подделку. Они взяли настоящую Meldecarta убитого немцами человека и при помощи мембраны из куриного яйца переделали ее на мамино имя. Я не знаю, откуда он узнал об этой технологии и насколько хорошо получилась фальшивка. Много лет спустя я посмотрела фильм «Большой побег» и, увидев там сцену, в которой английские военнопленные делают подложные документы таким же способом, сразу вспомнила ту ночь, отца и его приятелей.
Августовская «акция» продолжалась десять дней – с 12 по 22 августа 1942 года. За этот период немцы ликвидировали больше 40 000 евреев. К этому числу нужно прибавить еще и десятки тысяч убитых или отправленных в концлагеря во время предшествующих «акций» или по разным причинам погибших в промежутках между ними. Еврейское население Львова было практически уничтожено, то же самое можно было сказать и про нашу семью. Кроме нас четверых, выжить удалось только папиному отцу, маминой мачехе, дяде Кубе, мужу папиной сестры Цески, Инкиной мамы. Оставался в живых и мамин отец. Но всех остальных – тетушек, дядюшек, двоюродных сестер – на этом свете уже не было. После войны мой отец написал, что во всем Львове пройти войну без потерь удалось только трем еврейским семьям. Всего трем! Одной из них была наша. Но здесь мы говорим о малой семье – состоящей только из родителей и детей.
В первый день августовской «акции» папа проснулся очень рано и сразу заметил, какая тишина царит в городе. На улицах не было ни души. Отец вышел на улицу и, прячась в переулках и подворотнях, осторожно дошел до больницы. Там стояли грузовики, в открытые кузова которых, словно скот, загружали больных людей. Некоторые не могли ходить. Несчастных вывезли в Пяски, сбросили с грузовиков на землю и быстро, деловито расстреляли.