— А ведь бывает, и рабочие цепляют на себя эту дрянь!
— За границей говорят, Испания — это рай, — снова подает голос кондуктор. — Рай? Ну да, пожалуй что и рай — голодный рай!
И так далее, издевка за издевкой, до самого Линареса. Настроение как перед бунтом, но люди только громче хохочут при каждом язвительном замечании, и все. Никто не знает, как от него избавиться, от этого режима, так хотя бы обольем его презрением и насмешкой, и пусть наша общительность будет нам защитой!
Прогуливаясь по городку недалеко от центра, мы попадаем в квартал, населенный по преимуществу шахтерами. Он во всех отношениях напоминает Бельявисту в Севилье (только больше масштабом). О том, что во всей округе нет воды, свидетельствует хотя бы осел, несущий на себе объемистые сосуды, из которых домашние хозяйки за несколько сантимо наполняют свои кувшины.
Там, где царит такая вот массовая бедность, разумеется, существуют и вконец опустившиеся люди, в сущности уже сломленные жизнью. Вот ниже под нами, там, где улица начинает подниматься с окраины к центру, на самом солнцепеке, в канаве, лежит несчастный в изодранной рубахе. На него никто не обращает внимания. Вероятно, он спит, хотя непрестанно шлепает себя ладонью по лицу, отгоняя назойливых мух. По-видимому, он не особенно страдает по крайней мере в данный момент, потому что он совершенно пьян. Зато действительно тягостное впечатление производит его собрат по несчастью, которого мы видим потом в городе возле кучи отбросов. Он желтый и тощий как скелет, на нем старая дырявая фуфайка с чрезмерно длинными рукавами и изодранные в клочья вельветовые брюки, он надел их прямо на голое тело. Он не пьян — ему просто нечем заплатить за рюмку вина, это несомненно. Он не может купить даже куска хлеба, и он до того сломлен духом, что не может решиться попрошайничать или воровать. Нет, он стоит, сгорбившись, у кучи отбросов, сваленных здесь бог знает сколькими домохозяйками, и лихорадочно роется в них обеими руками. Затем вдруг сует что-то в рот, кажется морковный объедок, и жадно жует, насколько позволяют плохие зубы…
Мы едем трамваем на железнодорожную станцию Баеса, расположенную за семь километров, в долине Гвадалквивира, и поездка эта оказывается сущим приключением. Однако вовсе не потому, что на сей раз вслед за кондуктором вагон обходит контролер, проверяя оторванные билеты: это обычное явление в испанских трамваях, начальство явно не доверяет низшему персоналу. Нет, дело совсем в другом.
«Рельсы тут не менялись вот уже шестьдесят лет, — со вздохом говорит нам вагоновожатый, — и на многих участках стерлись чуть ли не до самых шпал». Уже вскоре после выезда из города дорога, извиваясь, начинает идти под уклон. «Больше пятнадцати километров в час тут давать нельзя, не то на повороте вагон сойдет с рельсов», — говорит вожатый. Это сильный человек, он то и дело энергично тормозит, иначе — авария. «Всю руку сводит от напряжения», — ругается он.
Однако больше в вагоне никто не ругается, хотя вагон переполнен: всю дорогу до станции нас сопровождает наряд полицейских, в форме и с карабинами. Неведомо зачем они каждый раз приезжают на станцию к прибытию поезда, встречают его на перроне, терпеливо дожидаются, пока он отбудет дальше на Мадрид пли на Севилью. и тем же трамваем возвращаются обратно в свинцовый город.
Слуги божьи
Господствующее положение над уэртой под Мурсией занимает Монтеагудо, не очень высокая, но издали заметная гора с остатками старинной мавританской крепости на ней. На развалинах крепости воздвигнута огромная, в четырнадцать метров высотой, статуя Христа. В одну линию, как если бы они составляли сплошную перекладину, распростер свои руки Спаситель. Он не висит на кресте. Он стоит как владыка, как судья — и горе жертвам, которых приколачивают к этому кресту! Ибо здесь стоит не Христос Нагорной проповеди, несущий в мир любовь, не друг бедных и угнетенных и, уж конечно, не бунтарь, можно даже сказать, революционер, образ которого явственно просматривается сквозь напластования евангельских легенд. Здесь стоит Христос — символ, если не сказать главная приманка, испанской церкви, наиболее властолюбивой, жестокой и запятнанной кровью клерикальной организации всех времен, ближайшего союзника и пособника Франко и компании, разделяющего полную ответственность за его злодеяния.
Свои властолюбивые притязания испанское духовенство воплощало не только в монументах Христа, среди которых монтеагудский лишь один из наиболее броских, но и в многочисленных, порой весьма роскошных церквах. И все же самые великолепные с точки зрения искусства здания Испании возведены не христианами, а маврами. Выполненная в красноватом камне гранадская крепость Альгамбра, несмотря на свою объемность, внешне хотя и импозантное, но довольно-таки невидное сооружение. Зато христианские зодчие и художники не противопоставили ничего равноценного фантастической, выдержанной в сказочно нежных тонах восточной орнаментике ее зала послов, расцвеченного узорами 152 различных образцов, ее разбитого вокруг заколдованного пруда миртового двора, или львиного двора, окруженного 124 колоннами, с фонтаном из черного мрамора, украшенным двенадцатью львами. Особенно наглядно это видно на примере дворца эпохи Возрождения, который Карл V построил рядом с Альгамброй на месте снесенного (!) крыла мавританской крепости. Где-нибудь еще в Испании этот дворец с его двухэтажным, окруженным колоннами круглым двором мог бы произвести великолепное впечатление (знатоки считают его лучшим архитектурным памятником эпохи испанского Возрождения). Однако рядом с волшебным миром тысячи и одной ночи здесь, на горе, он выглядит невероятно сухим и скучно прозаичным, как неожиданно объявляет вам даже официальный туристский путеводитель.