Слушая его, Васарис ужаснулся. «Вот, — подумал он, — какие типы встречаются среди моих товарищей. Неужели он серьезно говорит это?» А Варёкас точно угадал его мысли.
— Правда, я ужасный человек, дружище Людас? — и он взял Васариса за локоть. — Все, что я сказал — чистая правда. Ты можешь меня ненавидеть, но знай, что такие же надежды лелеют многие из тех, которым остается два шага до алтаря. Только не осмеливаются себе в этом признаться. Воображают, что они не такие, но поступают именно так.
Тут их обогнали два пятикурсника. Один из них, статный, рослый, с самодовольной физиономией, в хорошо сшитой сутане, аккуратно подстриженный и причесанный, что-то живо и весело рассказывал другому. Варёкас проводил его презрительным взглядом.
— Видишь этого бугая? Он фаворит прелата и уже посвящен в диаконы. Прошлым летом я встретился с ним на одной свадьбе. Ты бы видел, что он выделывал, когда напился. Валил девушек на постель. Потом стал приставать к моей сестре. Еще бы немного, и я бы ему заехал в морду. Этот далеко пойдет! Знаю, что меня он терпеть не может. Наверное, через прелата попытается выжить меня из семинарии. Но, конечно, опоздает.
— Что же ты думаешь делать? — спросил Васарис.
— Я сам раньше уйду. Это дело решенное.
Васарис не сразу нашелся с ответом, а Варёкас продолжал:
— Вижу, брат, что ошибся. Стать ксендзом ради карьеры можно, только обманывая себя, только усыпляя свою совесть или веря в свою правоту. Иначе это невыносимо. Слишком тяжело. Шесть лет семинарии могут вынести либо искренне верующие, либо обманывающие себя, либо толстокожие верблюды. Ни к одной из этих трех категорий я не принадлежу. И комедии этой ни за какие деньги не выдержу. Одни церемонии чего стоят! То бери свечу в одну руку, то в другую, то опустись на колени, то поклонись, то повернись налево, то направо… Нет, не вынесу я этой комедии.
— Церемоний и я не люблю, — признался Васарис, который со страхом ожидал воскресенья, так как наступила его очередь быть свеченосцем.
— Не любишь, вот. А разве ты не слыхал на реколлекции, что любовь к выполнению обрядов — один из признаков духовного призвания?
Васарис ничего не ответил.
— Знаешь, брат, жалко мне тебя, — опять заговорил Варёкас. — Ну какой из тебя выйдет ксендз? Сколько тебе лет?
— Семнадцать, — признался Васарис.
— Ну ясно, совсем еще ребенок. И много здесь вас таких. Я слежу за вами с первых дней. И за тобой слежу. Не знаю почему, но ты мне понравился. Держишься ты всегда в стороне, никаких дел с формарием не имеешь. Исповеди твои необычайно кратки. Перед утренней молитвой в часовню не заходишь и выполняешь только самое необходимое. Нет, брат, семинария не для тебя.
Как это ни странно, Людасу приятно было мнение Варёкаса, но он не хотел сдаваться.
— Здесь и так столько обязанностей, что незачем взваливать на себя новые.
— Конечно, конечно, — согласился Варёкас, — но это характеризует первокурсников. Говорят, что первокурсники к концу года становятся самыми усердными семинаристами. Ну, довольно об этом. Ты не сердись, что я тебя экзаменую. Я думаю, что и тебе интересно поговорить на эту тему. Ведь это, брат, касается судьбы всей твоей жизни, твоего будущего. Пытался ли ты когда-нибудь представить себе, каким будешь через десять лет?
— Нет, да это и невозможно.
— Почему невозможно? Есть несколько вариантов. Начнем с первого. Ты говорил о самых необходимых обязанностях ксендза. Каковы же они? Чтение бревиария[15], исповеди, церковная служба, безбрачие, совершение таинств и работа в приходе. Представь себе, что прошло десять лет священства, ты перестал читать бревиарий, исповедуешься для проформы, после ночной попойки служишь обедню, позабыв богословие, принимаешь исповедь, преступаешь обет безбрачия и продолжаешь выполнять все обязанности ксендза. Наконец приходит момент, и ты осмеливаешься признаться себе самому, что уже не веришь во многие церковные догмы, а может быть, не веришь и в бога.
Васарису даже страшно стало. На мгновение его точно молнией озарило, но только на мгновение. Ведь то, что говорил Варёкас, было нелепо и совершенно невозможно. Он даже попытался усмехнуться.
— Ну это ты уж пересолил! Я таким ксендзом не буду, да и вообще таких ксендзов на свете нет — и быть не может!
Теперь горько улыбнулся Варёкас.
— Не стану спорить. Ближайшее будущее покажет, что прав я. Но скажи, если бы ты каким-то чудом поверил, что тебя самого ждет такая участь?
— Я бы, не медля ни одного дня, убежал из семинарии. Но у меня нет никаких оснований верить этому. Мои намерения чисты.