Знал об этом Лукич? Может и знал, только виду не подал. Сделав глоток из кружки, снова спросил:
- Тех расписных опознать сможешь?
- Да.
- Почему решил, что они связаны с исчезнувшим господином?
- Чуйка.
Лицо бобыля дрогнуло – это он так улыбался. Не уголками рта, а собранными морщинами.
- Знаешь, чем мужская чуйка от женской отличается? У баб она на эмоциях основана, а у нас на жизненном опыте и наблюдательности. Опыта у тебя нет никакого, значит что-то такое увидел.
Я задумался лишь на мгновенье, после чего выпалил:
- Двигались они странно.
- Поясни.
- Всякому известно, что стригуны держат Калюжку, потому и ведут себя по-хозяйски: ходят на расслабоне, смотрят по-особенному. Эти же, - я замялся, пытаясь подобрать правильные слова, - напуганы были… Нет, не так – встревожены, как будто случился большой шухер.
- И всё?
От сурового взгляда бобыля мигом вспотели ладони. Я и звука выдавить не смог, ожидая неминуемого разоблачения. Хвала небесам, всё обошлось. Лукич легким кивком указал на дверь – мол, свободен. Сам же остался на кухне, пить чай. Спустя полчаса снял ружье со стены и вышел во двор, совершать привычный обход.
Дом погрузился в тишину. Было слышно, как тикают настенные часы в гостиной. Я вертелся на раскладушке, пытаясь заснуть, а из головы все не шел последний разговор. Почему решил соврать? Почему не сказал Лукичу всей правды о попытках спасти господина «У»? О телефонном звонке в кафе и о подъехавших к бару автомобилях? Чего испугался?
Ведь если разобраться по существу, наказывать меня не за что. Работу свою выполнил честно, а то что самодеятельность проявил… Ну так не было иных распоряжений. Вот если бы сказано было следить и не дергаться, тогда совсем другое дело. И все же соврал… Может потому, что понимал логику атамана и его подручных, понимал ход их мыслей. Про некоторые вещи проще умолчать, чем попробовать объяснить. Не про грехи же на чаше рассказывать? Сейчас мне и самому казалось это глупым - спасать неведомо кого, неведомо зачем. И чем больше ворочался, тем глупее ситуация становилась.
Ставшая вдруг неудобной раскладушка, жалобно скрипела. Я вертелся юлой до самого утра, и только когда за окном стало светать, удалось забыться.
Дурным вышел сон, нехорошим. Словно вместо Ортеги спасал самого антихриста. И тот, разразившись бурным смехом, залил небеса алым цветом. Из нависших туч хлынул кровавый дождь. Пенящиеся волны сходили с гор сплошным потоком, затапливая города и села. Смывали все, что было построено человеком, любую память о нем.
Проснулся я с криком, весь вспотевший и мокрый от ужаса. Пришлось попрыгать на левой ноге и обернувшись, трижды выкрикнуть: «куда ночь - туда плохой и сон». Авось не случится.
Лукича по-прежнему не было дома. Пустовало и место на стене, где имело обыкновение висеть ружье.
Приготовил на скорую руку яичницу - позавтракал. Убрал в чулан раскладушку, чтобы не мозолила глаза - уж больно бобыль не любил беспорядок. Накинул капюшон и выбежал на улицу. Легкий морозец тут же принялся щипать и холодить щеки. Под ногами захрустела покрытая корочкой льда лужица. Видать, неудачно вчера проводили зиму, коли она никуда не ушла. Сколько стараний было приложено: вычистили площадь, устроили гуляния, сожгли за городом десятиметровую Маслёну - и все напрасно. Ледяная барыня продолжала разгуливать по поселку, пощипывая носы редких прохожих.
Планов на сегодня было громадье. Дед Пахом частенько брался за ручку, чтобы чего не упустить. Терял бумажку, искал, не находил, записывал снова и так по кругу каждый день. Я же забывчивостью не страдал, потому по памяти сверился со списком. Первым в перечне важных дел шел Гринька. Приятель вот уже два месяца не показывался на улице. С того самого злополучного вечера, когда я бросился в драку с пьяным Михасём. Неужели обиделся за то, что оставил одного на крыше? Гринька такой, с него станется. И плевать ему на обстоятельства, что я сам едва ноги унес. Видите ли, обиделся он… Чай не маленький, сумел обратную дорогу найти.
Несколько раз я приходил к его дому, кидался камешками в окно, но приятель не показывался. Вместо него это делали сестрицы: корчили рожицы, высовывали языки. Один раз самая мелкая открыла окно и прокричала, чтобы катился колбаской по Малой Спасской, а другой раз обозвала обоссанцем, и чуть подумав добавила, что ейный брат с уличными оборвышами дел не имеет. Вот ведь коза драная... Сроду не имел привычки в штаны дудить, что сейчас, что по малолетству.
Однажды я подкараулил Гриньку на улице, тащившего сумки вслед за маман. Свистнул, а тот даже не обернулся – прошел, будто мимо пустого места.
В таком поведении не было ничего удивительного, ибо Гринька по природе своей был обидчивым. Обижался, когда проигрывал в пятнашки и чику. Обижался, когда оказывался не прав в споре. Обижался, когда у меня у первого появился ножик и обрадовался, когда я его потерял. Обижался на размазню и слабака, хотя таковым и являлся.
Обыкновенно Гринькиных обид хватало на два-три дня домашнего затворничества, а потом он выходил на улицу. Первым протягивал руку и улыбался, как ни в чем не бывало. Только не в этот раз… Может папаня запретил водить со мной дружбу? Ну так он и раньше против был. Сколько раз гонял со двора на пару с отмороженным дядей. А может маманя запрягла домашними делами? Тоже сомнительно… Для уборки по дому имелся целый выводок неугомонных сестриц. Гринька хвастался, что даже посуду за собой не моет. Дескать не мужское это дело, сковородку от жира очищать. Тогда что остается?
Я рассчитывал получить ответы, но увы - все закончилось, как в прошлый раз. Сначала за окном промелькнула тень похожая на Гриньку. Постояла напротив и исчезла. Потом возникло две новых. Та, что была поменьше, прислонилась к стеклу, продемонстрировав наглую конопатую рожицу. И без того вздернутый носик превратился в свинячий пятачок. Вышло забавно и в другой раз я бы обязательно посмеялся, но только не сейчас. Уж очень хотелось видеть приятеля.
Очередной камешек со звоном угодил в подоконник. За спинами дразнящихся сестер возникла высокая тень. Это был кто-то из взрослых: отец или того хуже, больной на голову дядька. Тот однажды гнался за мною целую улицу, выкрикивая проклятия и грозя зашибить до смерти. С ним я точно не хотел иметь дел, потому счел за лучшее уйти. Свидимся рано или поздно, никуда Гринька не денется.
Следующим пунктом по плану шла пекарня. Я не забыл о месте, когда-то подарившим приют, потому и наведывался регулярно, покупая то краюху хлеба, то булочку с маком, то кекс. Забавно, что хозяин не понимал причину моих частых визитов. А однажды прямо спросил:
- Парень, по тебе сразу видно, что лишняя деньга в карманах не водится. Может лучше магазинчик через дорогу? Там подешевле будет.
- И вкус похуже, - возразил я.
Хозяин пекарни улыбнулся и вопросов больше не задавал.
Он никогда не брался за хлеб голыми руками, предпочитая работать в специальных перчатках. Лично упаковывал товар, то и дело норовя подсунуть лишнее. Особенно часто он обсчитывался с чесночными булочками. Закажешь семь штук - придешь домой, откроешь, а там с десяток лежит. От подобного отношения на душе становилось теплее. Сразу видно, хозяин пекарни человек хороший. Жаль только, с женой ему не повезло, уж больно властная женщина в супруги досталась, сварливая до жути. И сын непутевым родился.
Не сладилась у отпрыска помолвка с первой красавицей Центровой. Севастьян все реже появлялся на рабочем месте и все чаще мелькал в питейных заведениях. Дурак-человек, разве можно из-за девчонки так убиваться, когда их по улицам вона сколько ходит. Глаза открой пошире и выбирай. Иное дело родители – они у тебя одни, и других больше не будет - никогда… Так зачем родным сердце рвать?
Жалко было его отца - этого доброго и непривычно мягкого для трущоб человека. Вот бы мой папка был таким. Я бы его точно расстраивать не стал. Вставал бы с первыми петухами и работал плечом к плечу до самого заката. Дурак-человек, ежели не ценит того, что имеет.