Я схватила папу за рукав.
– Где Кормилица?
Папа остановился и посмотрел на меня.
– Я не знаю, – вздохнул он.
– Разве мы не дождемся ее?
– Мы не можем ждать, милая. Прости.
– Что такое революция?
– Что-то вроде войны.
– Но ведь ты сказал, что война окончена.
– Я думал, что окончена, я надеялся…
Мне показалось, папа хотел что-то добавить, но потом передумал. У него был совершенно потерянный вид.
Он бросился обратно в дом.
Я сидела сзади, зажатая между Бабушкой-королевой и Татой. Мама, взяв Радану на руки, села впереди. Она качала сестру, прижавшись губами к ее голове. Наплакавшись, Радана быстро уснула в маминых объятиях. Папа проскользнул на водительское место и завел машину. Его руки тряслись, когда он взялся за руль.
К воротам, согнувшись, словно он тащил на спине мешок риса, подошел Старичок. Он отказался ехать с нами. Он должен заботиться о саде. Лучше в одиночку встретиться с солдатом, чем оставить цветы погибать на жаре. Никто так и не смог его переубедить.
Когда любимый цветок вдруг исчезает, мир вокруг исчезает вместе с ним.
Старичок держал ворота, пока папа осторожно выруливал на дорогу. Вытянув шею, я заглянула в зеркало заднего вида. В нем мелькнул балкон нашего дома, опустевший и безжизненный. Неужели он всегда был таким? И вдруг я поняла, что тенью прокралось в дом в то утро, когда папа рано вернулся с прогулки. Ощущение, что нас нет. Что мы «ушли». Мы еще не уехали, а я уже видела и чувствовала, каким станет без нас дом.
Я смотрела в зеркало и видела, как исчезает вдали наша прежняя жизнь.
Кухня, где царила Ом Бао со своими лопатками и специями. Домик для прислуги, на ступенях которого сплетничали служанки, отдыхая от работы. Дом, где каждое утро я приветствовала новый день, где истории расправляли крылья, подобно бабочкам и птицам. Столовая, где мы принимали гостей и вели столько разговоров. Баньян, своей тенью обозначивший границы священной земли. Сад, где роились пчелы и все утопало в цветах.
И, наконец, весь наш двор.
А Старичок все стоял на своем привычном месте – под бугенвиллеей у ворот. И махал нам. Я повернулась и помахала в ответ.
Старичок запер ворота.
Глава 4
Улицы были переполнены. Люди, машины, мотоциклы, мопеды, велосипеды, велорикши, повозки, тележки, тачки, а также то, чего обычно не встретишь в городе: утки, куры, свиньи, быки, коровы, циновки, матрасы. Облепленный грязью буйвол. Слон, несущий на спине погонщика и всю его семью. Невероятно! И все это – часть огромного пульсирующего потока, текущего во все стороны.
Рядом с нами крестьянин волочил на веревке свинью. Обезумев от страха, животное визжало, будто его резали. Чуть поодаль желтый «Фольксваген Жук» едва увернулся от копыт лошади – та встала на дыбы, испугавшись неожиданного гудка. Крепко держа руль, папа вел машину сквозь толчею. Мы продвигались на несколько дюймов за раз. Когда мы только отъехали от дома, папа рассказал, куда мы держим путь: доберемся до эстакады Кбальтноль и встретимся там с дядей и его семьей. Папа с братом договорились заранее: если что-то случится, ждать друг друга у эстакады. Оттуда мы поедем в наш загородный дом в Киенсвае. На словах все казалось легко, а на деле даже небольшой перекресток превращался в непреодолимое препятствие. Да что там перекресток! Иной раз даже по прямой приходилось ехать с невероятными усилиями.
Бабушка-королева стала причитать. Она просила папу развернуть машину, хотела вернуться домой, но, разумеется, пути назад не было. Повсюду разгуливали солдаты Революции, в черном с головы до пят, как тот парень, что ворвался к нам. Размахивая винтовками, они требовали, чтобы все покинули город. Целыми семьями люди высыпа́ли на улицу. Они тащили чемоданы, набитые вещами, прижимали к себе корзины с посудой, табуреты, ночные горшки. Одна женщина несла на плечах бамбуковое коромысло с двумя корзинами: в первой сидел ребенок, из второй торчал примус с водруженным на него котелком риса, готовым в любой момент опрокинуться на землю. Вдоль дороги ковылял босиком слепой нищий старик с клюкой и чашей для милостыни. Старик на ощупь пробирался сквозь людскую массу. Никто не подал ему милостыни. Никто не пожалел его. Никто даже не посмотрел в его сторону.
– УЕЗЖАЙТЕ ИЗ ГОРОДА! – раздавался рев из рупоров. – АМЕРИКАНЦЫ БУДУТ БОМБИТЬ!
Солдаты расталкивали всех на своем пути – молодых и старых, тех, кто мог идти, и тех, кто нуждался в помощи. Мужчина на костылях упал и несколько раз попытался встать. «Красный кхмер» заметил его, рывком поднял на ноги и толкнул в толпу. У входа в больницу немощная старушка повисла на руке у юноши – возможно, сына. Молодая медсестра выкатила койку с больным, поправляя на ходу подвешенную в изголовье капельницу. Рядом врач, сорвав с себя хирургическую маску, выразительно жестикулировал – похоже, он пытался спорить с солдатами. Один из них приставил к его голове винтовку, и врач, как статуя, застыл на месте, вскинув руки в перепачканных кровью резиновых перчатках.