– Они говорят, если человек носит очки, значит, слишком много читает, – сказала тетя Индия. – А чтение – занятие интеллигенции.
Я взглянула на Тату. Ее очки всегда висели на шее, на золотой цепочке. Однако сейчас их не было. Потом я вспомнила, что тетя сняла их, пока мы ехали в машине. И в одночасье события всего дня проступили в моей памяти: отъезд из дома, переполненные улицы, выстрелы, люди, которых разлучили с близкими, страшный беспорядок повсюду.
Я отодвинула тарелку с рисом.
– Больше не будешь? – встревожилась мама.
Я помотала головой. Меня мутило.
На балконе в низких плетеных креслах сидели две тени – папа и Большой Дядя. Между ними на журнальном столике стояла бутылка красного вина. Увлеченные беседой, они сидели в темноте, не считая крохотного огонька от сигареты Большого Дяди. По Меконгу скользили лодки с фонарями, и казалось, будто за балконом проползает, сверкая чешуей, огромная змея. По всему берегу горели костры. Повсюду виднелись темные силуэты солдат. Они стояли, сжимая в руках оружие, и неотступно следили за происходящим. Где-то вверху, на пальме, усиленное громкоговорителем, играло радио. Сквозь помехи доносились слова песни:
Я подошла к папе, и он усадил меня на колени.
– Я не понимаю… – сказал он дяде. – Не понимаю, что происходит, Арун.
Папа, похоже, не притронулся к вину, а вот дядин бокал был пуст, только маленький кружок темнел на дне.
– Одно я знаю точно. – Большой Дядя старался держать сигарету как можно дальше от меня. – Они расправятся с теми, кто связан с Республикой и монархией.
Он встал, держа в руках пепельницу, и затянулся. Затем, выдохнув дым, потушил сигарету и снова сел в кресло. Тетя Индия говорила, он всегда курит, когда нервничает.
– С такими, как мы, – кивнул папа.
Я подняла глаза к звездному небу в надежде, что оно подаст мне знак. Ночью, говорила Кормилица, небо рассказывает истории. Мерцающая звезда означает, что скоро где-то родится ребенок, а падающая – что кто-то умер и его душа переходит в новый мир. Однако сейчас я ничего не видела и не слышала. Небо не знало того, что знала теперь я: меня расстреляют, потому что я – интеллигенция, потому что я много читаю, потому что я люблю книги.
– Они решили начать с чистого листа, – произнес Большой Дядя, хмуря брови. – Пройдут недели или даже месяцы, прежде чем мы сможем вернуться. А пока будет смена власти, придет новый режим.
– Но зачем высылать всех из города?
– Хаос. Основа любой революции. Эта только началась, и я до конца не знаю, что она собой представляет. У нее пока нет названия.
До чего странно, подумала я. У всего есть название. Даже у претов – духов, обреченных на скитания и неутолимый голод. И у солдат есть имена, много имен: «красные кхмеры», коммунисты, Khmer Rouge, солдаты Революции.
– Не нужно питать иллюзий в отношении этих солдат, Кхла. – Большой Дядя назвал папу его прозвищем, в переводе с кхмерского означавшим «тигр». – Это же дети.
У меня перед глазами вновь возникла девушка-солдат, которая приставила пистолет к голове старика. Я вдруг осознала: выражение ее лица, когда она спустила курок и посмотрела, как старик упал на землю, не имело названия. Оно не было похоже ни на одну из человеческих эмоций – злость, ненависть, страх, ярость. И сама девушка – не то ребенок, не то взрослая – являлась чем-то неопределенным, существующим и несуществующим одновременно. Словно чудовище из ночных кошмаров.
– Ты ведь понимаешь, что они дети? – Большой Дядя ждал ответа.
Долгое время они молчали, каждый думал о чем-то своем. Радио пело хором голосов:
Первым нарушил тишину папа.
– Что мы будем делать? Останемся здесь?
– Нельзя. Рано или поздно они прогонят нас и отсюда.
– Куда же нам ехать?
– Не знаю.
Пение прекратилось, и радио завопило: «Сегодня – день, когда мы освободили народ Камбоджи! Семнадцатое апреля навсегда останется в памяти каждого камбоджийца! Да здравствует Кампучийская социалистическая революция! Да здравствует Организация! Да здравствует Демократическая Кампучия!»
– Я думал, они будут нашего возраста, – пробормотал папа, – или даже старше, и не такие грубые и бесцеремонные.