– Простите, Ваше Высочество… – Беспокойный взгляд кухарки метнулся от папы к маме. – Я стараюсь лишний раз не расходовать тростниковый сахар. Наши запасы на исходе, а его нынче так трудно купить. – Она сокрушенно покачала головой. – Ваша покорная слуга сожалеет, что напиток недостаточно сладкий, Ваше Высочество.
Когда Ом Бао нервничала, то становилась чересчур церемонной и многословной. Это ее «ваша покорная слуга» прозвучало тем более неуместно, потому что напротив Его Высочества я, как щенок, лакала суп из тарелки.
– Ваше Высочество хотели бы…
– Нет-нет, в самый раз. – Папа осушил стакан. – До чего же вкусно!
Лицо Ом Бао расплылось в улыбке, щеки ее округлились, как рисовые пирожки, что уже поспели на кухне. Она пятилась к выходу, беспрестанно кланяясь. Круглый зад покачивался в такт поклонам. Наконец она отошла на почтительное расстояние и развернулась. У входа в кухню Старичок, верный помощник Ом Бао, забрал у нее поднос. Садовник очень волновался. Может, боялся, что я расскажу об их утренних нежностях Бабушке-королеве, которая осуждала подобное поведение? Ом Бао погладила его по руке, как бы говоря: «Нет-нет, она не выдаст». Старичок, заметно повеселев, посмотрел в мою сторону. Я подмигнула ему, и он снова улыбнулся мне беззубым ртом.
Папа читал газету, время от времени с легким шелестом переворачивая страницы. Наклонив голову, я прочла заголовок: ««Красные кхмеры» окружают столицу».
«Красные кхмеры»? Как это? Мы все – камбоджийцы, или – как мы себя называем – кхмеры. Я представила, как размалеванные ярко-красной краской люди наводняют город, снуют по улицам, словно полчища красных муравьев. И захохотала, чуть не поперхнувшись напитком Ом Бао.
Мама посмотрела на меня с явным недовольством. Она теряла терпение. Все разговоры сводились к войне. Даже в словах Ом Бао про сахар прозвучал на нее намек.
Я спрятала лицо за стаканом с жасминовыми юбочками, как будто он мог скрыть мои мысли. «Красные кхмеры, красные кхмеры», – звенело в голове. Интересно, а я какого цвета? Украдкой взглянув на папу, я решила: в любом случае – такого же, как он.
– Папа, а ты – «красный кхмер»? – вырвалось у меня, как внезапная отрыжка.
Тата со стуком опустила стакан на стол. Наступила полная тишина. Казалось, даже воздух застыл. Мама метнула на меня гневный взгляд. Когда тевода так смотрит на тебя, лучше спрятаться, не то можно сгореть.
Вот бы нырнуть сейчас в стакан и искать там икринки, подумала я.
Наступил полдень, такой жаркий, что все в доме на время отложили дела. Служанки прервали уборку и, расположившись на ступенях кухни, расчесывали друг другу волосы и заплетали косы. Под баньяном на длинной, широкой скамье из тикового дерева, прислонившись к громадному стволу, сидела Бабушка-королева. Прикрыв глаза, она обмахивалась веером. У бабушкиных ног примостилась Кормилица. Одной рукой она качала в гамаке Радану, а другой чесала мне спину. В столовой остался только папа. Он сидел на полу, прислонившись к резной колонне, и писал что-то в записной книжке – папа всегда носил ее с собой. Рядом стояло радио, из которого доносилась народная музыка. Убаюканная ее переливами, Кормилица задремала. Мы с сестрой не спали. Радана то и дело высовывалась из гамака, чтобы я с ней поиграла.
– Летю! – визжала она, пытаясь дотянуться до меня. – Я летю!
Я схватила руку сестры, но Радана отдернула ее и, радостно хихикая, захлопала в ладоши. Кормилица открыла глаза и ударила меня по руке. Няня дала Радане пустышку, и сестра, сладко причмокивая, словно ей дали леденец, улеглась обратно в гамак. Бабушка-королева оживилась и прищелкнула языком, как будто тоже была не прочь что-нибудь пососать.
Вскоре все трое уснули. Поник веер Бабушки-королевы. Замерла на моей спине рука Кормилицы. Свесившись из гамака, застыла в воздухе похожая на побег бамбука пухлая ножка Раданы. Затих перезвон колокольчиков на браслетах сестры.
Во двор вошла мама. Поездка в храм заняла больше времени, чем она планировала. Стараясь не шуметь, она проскользнула в столовую и присела рядом с папой, положив руку ему на бедро. Папа отложил записную книжку.
– Она ведь не нарочно. Без задней мысли.
Он говорил обо мне. Прикрыв глаза, я притворилась спящей.
– Les Khmers Rouges[14], коммунисты, марксисты… – продолжил папа. – Как бы мы, взрослые, их ни называли, для ребенка это не более чем слова, бессмысленный набор звуков. Она не знает, ни кто такие «красные кхмеры», ни почему их так называют.
Les Khmers Rouges… Коммунисты… Слова казались мне причудливыми, загадочными, как названия мифических существ из моей любимой поэмы «Реамкер»: девараджи, потомки богов, и их противники ракшасы, демоны, пожирающие детей.