Врагам наследственной монархии женская власть казалась еще более коварной, поскольку была отчасти неформальной и скрытой за стенами личных покоев короля. Как и британские пуритане XVII века, французские якобинцы связывали монархию с женскими интригами и злоупотреблениями, грехами и излишествами двора. Они противопоставляли этот мир своему исключительно маскулинному идеалу честных и добросовестных республиканцев, вооруженных граждан. Многие министры в наследственных монархиях разделяли недоверие якобинцев к женщинам. Официальная конфуцианская идеология была не менее пуританской и мизогинистской, чем якобинство. В глазах конфуцианских чиновников император, который тратил время, любезничая с наложницами, не говоря уже о том, чтобы прислушиваться к их советам относительно политики и назначения на должности, попирал вселенский порядок. Китайцы испытывали к женскому влиянию особую неприязнь, поскольку оно осуществлялось за стенами гарема, вход в который был закрыт для всех мужчин, кроме императора и евнухов. Тем не менее, хотя министрам и претило женское влияние, они понимали, что им не остается ничего, кроме как налаживать отношения с женщинами, имеющими подход к их императору17.
Оценка женского влияния быстро привлекает внимание к противоречию между структурой и биографией, лежащему в основе этой книги. В большинстве империй мать императора стояла выше его жены. Так всегда было в китайских и османских гаремах. Королева-консорт в Европе теоретически занимала более сильное положение не только в сравнении с османскими, могольскими и китайскими наложницами, но даже в сравнении с китайскими императрицами в большинстве династий. В христианских монархиях правитель мог иметь лишь одну жену, получить развод было чрезвычайно сложно, а наследниками престола становились только законнорожденные дети. В Китае императрица-консорт занимала более низкое положение, чем ее свекровь, жен можно было списывать со счетов, а некоторые династии даже не давали их сыновьям преимуществ перед сыновьями наложниц при наследовании трона, хотя в некоторых случаях императрицам позволялось “усыновлять”, то есть некоторым образом экспроприировать, сыновей наложниц. Тем не менее такие обобщения – в лучшем случае лишь часть истории. Влияние женщины прежде всего зависело от того, в каких отношениях она состояла с мужчиной, обладающим верховной властью. Из всех аспектов жизни ни один, пожалуй, не поддается обобщению так плохо, как отношения между мужчиной и женщиной. Положение и статус жены Людовика XV, Марии Лещинской, делали ее в некотором роде неприкасаемой: она была пожизненной королевой и матерью наследника престола. Ни у кого, однако, не возникало сомнений, что в сфере покровительства и политики она имела гораздо меньше влияния, чем фаворитка короля маркиза де Помпадур18.
Теоретически наибольшим влиянием из женщин обладали консорты-христиане, которых мужья любили и которым хранили верность. В совокупности институциональное положение королевы-христианки и монополия на сексуальную и даже эмоциональную жизнь монарха были мощной комбинацией. Влияние таких женщин на распределение благ и политику неизбежно вызывало недовольство. Здесь сразу вспоминаются Генриетта Мария, жена английского короля Карла I (1625–1649); Мария-Антуанетта, жена французского короля Людовика XVI (1774–1792); и Александра Федоровна, жена российского царя Николая II (1894–1917). Все перечисленные женщины в свое время пользовались дурной славой, и их непопулярность стала одной из причин падения их мужей19.