Потом, все сильнее прижимая мокрую ладонь к ране, он увидел, как Большой камень снялся со своего места, подпрыгнул, на миг повис в воздухе и рухнул на площадку. И сразу упруго дохнул в уши, налетел грохот взрыва. Дым и каменная пыль медленно подымались над Большим камнем, закрывшим дорогу на Алтын-Киик.
Повесив карабин на шею, придерживая раненое плечо здоровой рукой, Кудайназар сполз на тропу. У него кружилась голова, он шел медленно. Добравшись до убитой лошади, он сел на труп и, наклонившись, стал понемногу вытягивать из-под него Иудины руки, сначала одну, потом другую. Проделав это, он достал из-за пазухи обернутую в войлок бутылку с водой, выпил несколько глотков, а остальное вылил на лицо Иуды. Иуда шевельнул головой и открыл глаза.
— Вылезай, начальник, — сказал Кудайназар и через силу раздвинул губы в улыбке. — Узнал?
— Зарежешь меня? — спросил Иуда.
— Нет, — сказал Кудайназар, подымая правую руку к плечу. Плечо немело, рука наливалась чужой тяжестью.
Упираясь освобожденными руками в камни, Иуда выбирался из-под лошади.
— Ты ранен? — спросил Иуда. — Дай-ка ножик.
Кудайназар показал подбородком на свой ремень.
— Не зарежешь? — спросил он и снова с трудом улыбнулся. — Кончился бой…
Дотянувшись, Иуда вытянул нож и, снизу вверх, от раструба, вспорол рукав Кудайназарова халата. Потом вытащил из кармана гимнастерки моток бинта с ватной прикладкой и туго перетянул плечо Кудайназара.
— Кости целы, — сказал Иуда. — Теперь дай-ка я ноги вытащу.
Он высвободился, оглянулся, увидел шапку пыли, висящую над обвалившимся Большим камнем.
— Сколько там моих солдат? — не глядя на Кудайназара, спросил Иуда. — Все?
— Нет, — сказал Кудайназар. — Не знаю. Половина.
— Это Суек-бай? — повернулся Иуда к Кудайназару.
— Нет, — сказал Кудайназар. — Мы его убили.
Иуда зажмурился, сжал ладонями лицо.
— Что ты сделал… — сказал Иуда. — Что ты сделал…
— Так мы договорились, начальник, — сказал Кудайназар. — Так я сделал.
Застучали копыта — к ним скакал по тропе Абдильда с подставным конем в поводу. Узнав Иуду, он ощерился приветливо. Потом увидел повязку с кровавым пятном на плече Кудайназара.
— Ранен?!
— Уходи, Абдильда, — сказал Кудайназар. — Оставь коней и уходи. Жди меня у Большого камня.
Свирепо оглядываясь на Иуду, Абдильда поплелся по тропе.
— Езжай, начальник, — сказал Кудайназар. — Возьми коня и поезжай домой. И я поеду.
— Нет у меня дома, Кудайназар, — сказал Иуда Губельман. — Ничего больше нету… Слушай! — он положил руку на здоровое плечо Кудайназара. — Приезжай на заставу. Сам, по собственной воле. Я скажу, что Большой камень взорвал Суек-бай и сам тут погиб. Что его люди тебя ранили. Иначе тебе — смерть, не сегодня, так через неделю, через две! У меня никого нет, а у тебя сын растет…
— Ты ему школу тут построишь, — сказал Кудайназар и поморщился — не вышло улыбки. — Вон, Телегена тоже убили… Поезжай, начальник. Может, увидимся еще, кто знает… Помоги мне только сесть.
Иуда подставил плечо, и Кудайназар, перевалившись в седло, поехал шагом к Большому камню.
Поехал и Иуда — в другую сторону пути.
Вторую неделю после боя у Большого камня Кудайназар не показывался в кибитке — отлеживался в юрте, кутаясь в халат, в шубу, в шерстяное одеяло. Его знобило, рана заживала медленно, трудно. Лейла и смирный Гульмамад неотлучно находились при нем. Целый и невредимый Абдильда приезжал, садился в ногах больного, рассуждал о золотых и серебряных дорогах Аллаха, по которым идут теперь Телеген, и Берды, и еще двое таджиков, и еще трое узбеков.
Кудайназар слушал молча, думал о буйном Телегене, шагающем по серебряной и золотой дороге. Бедный Телеген! Нет там бесполезных камней, нечего ему таскать… Кудайназар жалел Телегена, день за днем переживал его смерть — и иногда удивлялся этому.
Однажды к нему привезли Кадама. Мальчик, наслышанный о ранении отца, был тих, серьезен. Сидя у его плеча, он ел варенье из запасов Суек-бая.
— Мама как? — спросил Кудайназар, с удовольствием глядя, как сын ест.
— Хорошо, — сказал Кадам. — Когда ты придешь домой?
Кудайназар оглянулся — Лейла подгоняла большой бухарский халат щуплому Гульмамаду.
— Это мама велела узнать? — спросил Кудайназар.
— Нет, — насупился Кадам. — То есть она не велела тебе говорить… Когда придешь?
— Вот встану и приду, — сказал Кудайназар. — Ты ешь… Маме скажи, чтоб пришла.
— Я звал, — сказал Кадам. — А она не идет.
Каменкуль пришла в конце второй недели вечером.
— Я пришла, — сказала Каменкуль, подойдя к Кудайназару. — Больно?
— Больно пока, — сказал Кудайназар. — Хорошо, что пришла.
— Хорошо тут у тебя, — сказала Каменкуль, оглядывая юрту. — Здравствуй, Гульмамад. — На Лейлу она не глядела, как будто ее тут не было вовсе. Не обязана она была глядеть на Лейлу, вот и все.
— Лейла, сделай чай, — сказал Кудайназар. — Достархон положи.
— Нет, — сказала Каменкуль. — Не надо, Гульмамад. — Как будто это Гульмамаду велено было кипятить воду и звенеть пиалками. — Я сказать тебе что-то должна, важное дело.
— Не хочешь при ней? — не понижая голоса, спросил Кудайназар. — Выйди, Лейла.
Бренча украшениями, Лейла медленно поднялась с ковра — она сидела против Каменкуль, по другую сторону Кудайназаровой постели. Теперь женщины глядели друг на друга: Лейла — с угрозой, а Каменкуль со змеиной улыбкой.
— Ты тоже, Гульмамад, — сказал Кудайназар. — Подождите там.
Гульмамад вышел вслед за Лейлой. Ему было приятнее сидеть с ней на улице, чем без нее — в юрте.
— Узбек у меня был от урусского начальника, — сказала Каменкуль, поправляя подушку под плечом Кудайназара. — Прощение пришло басмачам, которые сами придут. Начальник велел передать: приезжай.
— Что за узбек? — Кудайназар глядел колко.
— Повар, — сказала Каменкуль. — Он говорит, ты ему когда-то помог. Он еще говорит: быстрей надо ехать, пока урусский начальник тут. Отправляют его куда-то отсюда… Что сделаешь, Кудайназар?
— Посмотрим, — неохотно сказал Кудайназар. — Отправляют, значит, Иуду…
— Я завтра приду еще, — поднялась Каменкуль. — Может, поедешь, Кудайназар?
— Оставайся, — попросил Кудайназар. — Может, поеду завтра.
Не двигаясь с места, Каменкуль отрицательно покачала головой. Она стояла и глядела на мужа, на его лицо, на его плечо. Она не могла остаться, не хотела уйти. Она ничего не могла — только Кудайназар мог.
— Ты ведь не один, — как бы извиняясь, сказала Каменкуль. — Гульмамад здесь, и эта…
Она бы осталась, конечно, осталась.
— Гульмамада позови, — сказал Кудайназар. — И сядь, не стой.
Гульмамад вошел, остановился у постели.
— Слушай, Гульмамад, — словно бы ловя разбежавшиеся вдруг слова, сказал Кудайназар. — Тут вот, значит, дело какое… Я вижу, тебе Лейла нравится. Бери ее себе, друг! Женись на ней, что ли — она пойдет. Юрту эту и все тут — себе возьмите… Ну, что?
Гульмамад прикидывал что-то, соображал.
— А если не пойдет? — мигая, горестно сказал Гульмамад.
— Пойдет, пойдет, — успокоил Кудайназар. — А не пойдет — возьмешь, смирный ты человек… И, знаешь — забери ее сейчас в кишлак. Скажи: Кудайназар велел. Завтра утром я уеду, а вы тогда возвращайтесь сюда жить.
— Сказать, что ты так велел? — переспросил Гульмамад.
— Так и скажи, — подтвердил Кудайназар. — И не забудь сказать, что это все добро — ваше.
— Спасибо тебе, Кудайназар, — пятясь к двери, сказал Гульмамад. — Я пойду тогда…
— Иди, — отпустил Кудайназар.
Дверь закрылась за Гульмамадом.
А Каменкуль уже разводила огонь в очаге, стучала пиалками, перетирая их шелковой тряпкой.
Ночью, лежа рядом с Кудайназаром на подстеленном сбоку коврике, Каменкуль плакала. Она плакала тихо, стараясь не вздрагивать и не тревожить Кудайназара. Она смеялась бы, если б могла не плакать.