«Удивительная женщина, — думала Анна, разыскивая статс‑секретаря. — Железная… После такого‑то афронту и на тебе — письмо генерал‑полицмейстеру… Не легкая, знать, должность, Господи прости, государыней‑то быть…»
И действительно, что движет владетелями, отвергающими обычное человеческое? Во имя чего отказываются они столь часто от того, что дорого всем людям?.. Неужто лишь во имя права распоряжаться другими, начальствовать, управлять, господствовать над себе подобными?.. Только ради власти, всего‑то?..
Странное это состояние — власть. Любая — в семье ли, в службе, в государстве. Как яд, как болезнь разъедает она человека, изменяет характер, взгляды, лишает природного лица. Укорачивая себе отпущенный Богом срок, пребывания в сей юдоли, счастлив ли властитель, лишающий себя простых забот и радостей, из коих и состоит жизнь человеческая? Стоит ли ради эфемерного господства на краткий миг отказываться от них? Жизнь скоротечна, власть же и того… Так нет же, никто не думает, что конец‑то един, для господина ли, для раба ли…
Что удерживало императрицу от разрыва с Григорием? Пожалуй, больше всего страх, обыкновенный бабий страх. Зная бешеный характер Орлова, она просто боялась вспышек его гнева. И когда однажды граф Панин стал ее успокаивать, уверяя, что ей нечего опасаться, она перебила старого вельможу:
— Вы его не знаете, — сказала она убежденно. — Он способен извести и меня, и великого князя… — И, помолчав, добавила: — Конечно, если бы ему нашлось дело, достойное его выдающихся способностей…
Этим императрица как бы давала понять, что не возражала бы против удаления Орлова. Но повод должен был быть надежным. Граф Никита Иванович был дипломатом и в толкованиях не нуждался… А подходящий случай при желании должен был представиться.
Через несколько дней стало известно, что его сиятельство граф Григорий Григорьевич Орлов отбывает в важную инспекционную поездку по гарнизонам.
После памятного разговора Анны с императрицей прошла неделя. Фрейлина постепенно успокаивалась. С поручиком более не встречалась, а тот не понимал, почему его избегают… А она просто не испытывала нужды. И тем более — чувств, о которых постоянно тараторили фрейлины. Ей нужна была близость, и она поддалась влечению. Теперь же этот офицер в ее глазах ничем не отличался от остальных. Так уже бывало и раньше, дома. В какой‑то момент она вспыхивала и со страстью отдавалась если не первому встречному, то, во всяком случае, особенно не разбираясь. Почему так?.. Слушая разговоры фрейлин о любовных переживаниях, она порой начинала жалеть себя, перебирала жизнь, вспоминала, как рано стала проказить и блазнить ее плоть. Виноватила себя. Иногда молилась, просила у Бога прощения. Думала, что не давай она с детства поблажки вожделениям, вышла бы по воле батюшки замуж, как все девицы… Не случилось. И теперь за свою угодливость к плотской страсти ей приходилось расплачиваться остуженной душой… Так ей порой думалось…
Однажды вечером в своей комнате Анна нашла на подоконнике букетик незабудок с короткой запиской без подписи, написанной по‑французски: «Этот нежный голубой цветочек называется незабудка. Положи его на сердце, и он расскажет тебе о том, как я полон любовью. Я сделаю то же и если мой цветок завянет, это будет означать конец надеждам». В тот вечер она не дежурила. Но Екатерина, рано удалившись в опочивальню, велела ее позвать. Анна спрятала букетик с запиской за корсаж и, войдя к Екатерине, положила их на ночной столик.
— О, un billet‑doux[45] и букет — die Vergissmeinnichtеn, как это по‑русски — «не‑забудки». А знаете ли вы, что означает, когда они склоняют свои головки?.. Увы, это есть печаль и любовный неудач… Но ты, кажется, хотел мне что‑то рассказать?..
И Анна впервые поведала историю своих детских шалостей и более поздних забав, исключив из них, разумеется, некоторые подробности, касавшиеся покровительства графа Григория Орлова. Повествуя о своем знакомстве с поручиком Высоцким, она сетовала, что не умеет любить; что отдается лишь чувству страсти, которую не может сдержать. Еще она говорила, что ее беспокоит не людская молва, а то, что сплетни дойдут до ее величества совсем в другом виде и она лишится доверия и милости государыни, которую она одну на свете любит и почитает… Рассказ получился откровенный и долгий. Императрица не перебивала. Она была определенно взволнована исповедью и когда девушка закончила, заметила:
— Бедный дитя, я так тебя понимать… У женщина два руля управляют ее жизнью: первый — сердце или натур ее, плоть; второй — душа, разум. Твой душа еще спит. Слишком сильный у тебя натур. Надо учиться согласовать душа и сердце. — Когда Екатерина волновалась, она начинала говорить особенно неправильно, пока не замечала и не брала себя в руки. — Умный женщин имеет сердце вольный. Нет для него стыда, нет и вреда, когда оно загорается чувством… Это слабый люди с маленький сердце придумали, что чувство должно быть единожды в жизни. Отнюдь. И двоежды и триежды… О том весь мир ведает. Ведают все, да не смеют сказывать открыто. Ежели сердце и душа в женщина ладно живут, не стесняют один другой — это ее счастье. Перед подлинный страсть не могут устоять даже троны и люди готовы платить за нее любой цена… Ты говорить — сплетни… Сплетни — это люди. На чужой роток не накинешь платок. Не нам ли заповедано: не судите, да не судимы будете. Так‑то, ma chérie, ты правильно делал, что рассказать мне все. Твой правда и доверие достоин награда. Молчи, молчи, я знаю — ты бескорыстна. Но это мой дело и мой привилегий. Кроме того, ты же знаешь, как я люблю делать подарки. — Она протянула руку и, нашарив на ночном столике золотую табакерку, протянула ее Анне. — Возьми, пусть это будет память о наша беседа. — Анна встала на колени и прижалась губами к руке императрицы. — Полно, полно, голубчик, вы же знайт, как я люблю вас.
Анна уже уходила, когда Екатерина остановила ее:
— А что, мой королефф, был ли он естеством достаточен и в деле хорош ли?
Это она сказала по‑французски, но грубо, и Анна, уловив интонацию, ответила в тон:
— Вторгается в пределы и покрывает их гигантскими шагами…
Императрица задула свечу и добавила уже в темноте:
— Приведи его ко мне. Только пусть сначала зайдет к господин Роджерсон. Он все знает.
Так началась новая служба Анны Протасовой при русской монархине. Служба странная, интимная и в общем‑то паскудная, служба сводницы пробни…
Два месяца без Орлова пролетели в Царском незаметно. Утро обычно начиналось конными прогулками, а после обеда слушали итальянских певцов. Вечерами молодежь каталась на лодках. Двор веселился, устраивая маскарады, балы цветов, охоты. Императрица пребывала в добром расположении духа. Мужественный гвардейский офицер по фамилии Высоцкий, пожалованный во флигель‑адъютанты, пока официально обозначен не был, хотя его роль с первой же ночи стала «секретом Полишинеля». Все ждали, как пойдут события, когда вернется Орлов… И он вернулся…
Перед вечерним раутом Екатерина шепнула Анне:
— Буде явится, оставляй его в тех мыслях, что не знаешь и не ведаешь, об чем спрашивать станет. Он сам‑то не посмеет себя сразу обнаружить, начнет таиться, говорить обиняками…
Анну беспокоило то, что она утаила от государыни свои нередкие проходы через покои фаворита… А ну как сам расскажет…
Через пару дней Григорий пожаловал во фрейлинский флигель и, не спросясь, прошел к Анне. По разгневанному виду фаворита она поняла, что ему все известно и что вряд ли императрица скрыла ее участие в состоявшемся приближении нового флигель‑адъютанта. «Отрицать, все отрицать, выражая покорность и преданность, напирая на родственные чувства и на благодарность как к благодетелю…» — такие мысли пронеслись у нее в голове.