Сашка, с видом поруганной добродетели, отворачивается к тонированному стеклу. А меня раздирает от равных по силе желаний: приобнять худенькие плечики и съездить по Сашкиной физиономии. От первого отказываюсь, чтобы не пугать девчонку, от второго… по той же причине. Вот вроде, давно перестал просто так размахивать кулаками направо и налево, а в последнее время так и подмывает вернуться к этой привычке.
– Я не хочу на дачу, – Аськин голосок такой тоненький, почти писк. Она жалко улыбается мне и, смутившись, отлипает, стараясь гордо выпрямиться. И как только хочу сказать ей, что пока она под моим присмотром, ни о какой даче и речи быть не может, Лёха меня опережает.
– Да не поедешь ты, Черноглазая, ни на какую дачу. Успокойся!... Санёк, ты задолбал! – ворчит в раздражении, швырнув в того губку, которой до этого любовно протирал руль.
– Стас, – деловито обращается уже ко мне. Может, в бар ее? Сева утром привезет, он ответственный… Или… фиг с ним! Сам пораньше проснусь и заберу, если тебе лень возиться.
Уверен, что даже если бы остался в этот вечер дома, и они подобрали бы малышку вдвоем, то с Сашкой Леха никуда бы ее не отпустил. Потому что, несмотря на подтрунивания, симпатизирует девчонке. И еще потому, что знает, что Сашка… это Сашка. Такой, какой есть.
– Хорош разговоров, поехали, – приняв решение, подгоняю, и друг плавно трогается.
– Куда? В бар?
– Нет, ко мне вернемся, – отвечаю сдержанно. Только со стороны воинской части объедешь. Заеба… короче, запарился на этой дороге трястись.
И, игнорируя его озадаченный вид, наклоняюсь к малышке:
– У меня переночуешь, Ася. Тебе так и до дома близко.
– А это удобно? – только и спрашивает. И, как ни странно, моё «угу» и кивок как ответ, ее полностью удовлетворяют.
Пока едем, молчим почти всю дорогу. Санёк – хмуро, Лёха – настороженно, малышка – странно умиротворенно, а я – с каким-то смешанным чувством…
Ребята остаются ждать, а мы вдвоем с девчонкой поднимаемся ко мне на второй этаж. Она впереди, я – сзади. Мои шаги приглушает мягкая подошва туфель; её – просто вовсе не слышны, – ступает по истертым ступеням невесомо как кошка.
Пропускаю в квартиру. И когда, включив свет, уже закрываю дверь, моя гостья задает вопрос, после которого я понимаю, почему она так запросто согласилась у меня остаться.
– Стас, – интересуется шепотом, отдавая кожанку, – а мы Эллу не разбудим?
Черт! А я-то уже весь мозг сломал, – и даже, кажется, черепная коробка начала трещать – думая почему. Ну почему она, вся такая обычно настороженная и бдительная, сейчас стала вдруг доверчивой и послушной.
Обдумывая ответ, бросаю взгляд в ростовое зеркало в просторной прихожей: огромный амбал, перекрывший весь дверной проем и хлипкая девчушка-малолетка. Мое лицо в отражении – грубое. Нижняя часть, будто топором вытесана – ровно, без изысков, простым массивным квадратом. Машинально тру заросший подбородок, – что-то в последнее время даже бриться было лень, и теперь видок как у разбойника с большой дороги… И ведь рожа – ещё не самое страшное… А малышка как всегда опрятная, свежая. «Господи, да со стороны одна эта картинка – она и я в закрытом пространстве – как минимум, тянет на общественное порицание» – прихожу к выводу, вспоминая об Элкином предвзятом и однозначном «неправильно».
Отбиваясь от Бониной неуемной радости, и сама с удовольствием тиская псину, Ася не сразу улавливает, что я молчу. А натолкнувшись на мой цепкий взгляд в зеркале, прерывистым шепотом тревожно спрашивает:
- Ччто-то не так? – и цепенеет, не смея шелохнуться. За ней и моя доберманша, лишившись ласки, тоже замирает, непонимающе вертя узкой мордой.
Небрежно вешаю кожанку на крючок, затягивая время, деля его на «до» и «после» того как узнает, что в моей двухкомнатной квартире кроме нас – никого. Предугадать реакцию пугливой гостьи не так уж сложно.
Рядом с дверью прямоугольный пуф с ящичками для обуви, но я специально присаживаюсь на корточки – именно так сама малышка учила меня «делаться меньше», чтобы подружиться с несмышлеными щенками.
– Ася, послушай, Элла со мной не живет. У нее квартира на первом, и вечером она уехала к родителям… – говорю как можно мягче. Но она все равно ёжится и переводит взгляд с моего лица на высокий встроенный шкаф, скользит дальше по молочного оттенка обоям. Уверен, что не видит и их. И если сейчас, ради эксперимента закроет глаза, то не сможет сказать, что рисунок на обоях – неброские пупырышки с чёрточками, а не какие-нибудь цветочки.