Выбрать главу

Из обоих планов ничего не вышло. Первый Бисмарк с самого начала объявил неприемлемым; второй потерпел провал у других южно–германских государств, которые после раздельных переговоров и при различных особых условиях одно за другим оказались готовы к вступлению в Северогерманский Союз. Переговоры были запутанными, раздражёнными и часто возбуждёнными. Версаль был военным лагерем; о спокойной атмосфере конференции не могло быть никакой речи. Возобновившаяся война, угроза интервенции европейских держав, растущая напряжённость между Бисмарком и Мольтке доминировали на сцене и уводили переговоры с южно–германскими государствами на задний план. Сам Бисмарк, который вынужден был проводить их в паузах между другими срочными делами, сетовал следующим образом:

«Для меня это очень тяжкая ответственность — здесь одному заключать договоры и сделки, которые имеют решающее значение для будущего. У меня плохо налаженная связь с родиной, у меня нет под рукой документов, и всё же я должен решаться: это я принимаю, а это нет. Я подставляю всю свою жизнь под огонь последующей критики, если происходящие с южно–германскими государствами сделки плохо закончатся, а ведь успех в них возможно заранее просчитать с таким же успехом, как следующую раздачу в фараоне». (Под «фараоном»" здесь подразумевается французская карточная игра).

Вюртемберг в конце концов подписал

К середине ноября с Баденом, Гессеном и Вюртембергом в основном договорились, с Баварией всё ещё существовали разногласия, и Бисмарк в конце концов решился пока заключить договор только с тремя меньшими государствами — пожалуй и для того, чтобы тем самым слегка надавить на изолированную таким образом Баварию. Затем в последний момент Вюртемберг снова отошел в сторону: он не желал участвовать в сделке без Баварии. Так что 15 ноября был пока что подписан только протокол о присоединении с Баденом и Гессен — Дармштадтом, что безусловно выглядело бледным достижением. Баденский премьер–министр Юлиус Жолли писал своей жене:

«Я представлял себе момент, когда будет достигнута эта цель, к которой я стремился уже столь долгие годы, более блистательным, чем он был на самом деле; он был для меня именно вследствие моей старой болезни, происшедшей с изрядной силою, попросту раздражающим, и всё время в голове у меня было лишь одно желание — я хотел, чтобы он миновал. И когда мы с Бисмарком после трёхчасовой утомительной дискуссии о всякого рода побочных вопросах наконец подошли к подписанию, то и он пожаловался на недомогание: его печень больна, и всякое раздражение действует ему на желудок».

Сотрудник Мольтке, Бронсарт фон Шеллендорф, который, правда, отличался постоянной злобой к Бисмарку, 20 ноября отметил в своём дневнике почти что злорадно: «Определённое чувство досады тяготеет над графом Бисмарком, у него определённо есть чувство, что в этой войне он играет подчинённую роль, потому что до сих пор солдат достигал всего, а дипломат ещё ничего не достиг. Мелкие политические трюки оказались паутиной».

Однако это суждение было преждевременным, поскольку как раз в эти дни Бисмарк наконец справился и с Баварией — в основном правда посредством великодушных уступок. Бавария и после своего присоединения к союзу, который теперь должен был быть переименован в «Германский Рейх», оставалась почти суверенным государством, со своей собственной почтой и железной дорогой, значительной собственной системой налогов, собственной армией под собственным верховным командованием в мирное время, даже с правом собственного дипломатического представительства. Граф Брай — Штайнбург писал своей жене: «Что касается меня, то я отсюда выношу твердое сознание, что в подготовленном нами соглашении содержатся максимально благоприятные условия, которых можно было достигнуть при современных отношениях».

Сам Бисмарк вечером после подписания высказался в кругу своих самых близких сотрудников: «Газеты будут не удовлетворены, и тот, кто пишет историю обычным способом, может придираться к нашему соглашению. Он может сказать, что дурачок должен был требовать большего; и он может быть прав — по необходимости. Однако я считаю более важным то, что люди внутренне были удовлетворены делом — что такое договоры, когда следует дело делать, а я знаю, что они ушли удовлетворёнными. — Я не желал давить на них, используя ситуацию. У договора есть свои недостатки, но он тем и прочнее. Чего не хватает, то может добавить будущее».

После Баварии подписал теперь и Вюртемберг, и Бисмарк был прав, когда уже после подписания договора Баварией заметил: «Германское единство достигнуто, и провозглашение кайзера также». Но это было очень слабое, шаткое единство, и помпезная мантия кайзера была очень необходима, чтобы прикрыть его несовершенство. Однако с кайзером были особые обстоятельства.

Само по себе вступление четырёх южно–германских государств в Северогерманский Союз, с которым ведь они уже были тесно связаны военными союзами и таможенным союзом, вовсе не было эпохальным событием, тем более что важнейшее из них, Бавария, продолжало сохранять почти полные суверенные права. Это переименование расширенного Северогерманского Союза в «Германский Рейх» и возвышение короля Пруссии до кайзера Германии окрыляло фантазию, предлагало удовлетворение или подмену удовлетворения национальному чувству, и сигнализировало миру о рождении новой европейской великой державы. В этом, казалось лишь внешнем, лишь символическом действии — однако символы могущественны! — и состоял собственно гениальный трюк Бисмарка: он дал тем самым буржуазным либералам, которые тогда были одновременно романтиками, то, что с 1848 года было из заветной целью; и всё же как раз тем самым он загородил дорогу к их собственной непризнанной настоящей цели — буржуазно–парламентарному национальному государству. Потому что ничто не может быть более монархически–феодальным, чем средневековая идея «Кайзер и Рейх», и кроме того, Бисмарк позаботился о том, чтобы кайзер не избирался ни национальным собранием, ни рейхстагом, а избирался исключительно правителями Германии.

Правда, как раз с этим у Бисмарка были его наибольшие трудности и неприятности. Он с самого начала был убеждён в том, что предложение короны кайзера должно исходить от самого могущественного из германских правителей — баварского короля; но тот категорически отказывался. И столь же мало король Пруссии желал становиться кайзером Германии. «Что для меня звание комедийного майора? [22]" — восклицал он непроизвольно. Но Бисмарк преодолел сопротивление обоих.

Баварского короля подкупили

Как он сломил сопротивление Людвига II Баварского — это самая драматическая, но также и самая щекотливая глава этой истории. Она была раскрыта только лишь в наши дни, и ещё и сегодня тут и там пытаются уклониться от правды, но её нельзя более отрицать: Бисмарк просто–напросто подкупил Людвига II, и именно при посредничестве человека сомнительной чести, обер–шталмейстера графа Максимилиана фон Хольнштайн, которого в Мюнхене называли «Главконюх [23]", чьё необъяснимое влияние на короля вызвало множество пересудов. Четыре миллиона и 720 тысяч золотых марок, которые Бисмарк взял из состояния низложенного в 1866 году ганноверского королевского дома, Людвиг II получил для своих личных средств, из которых он построил большинство своих знаменитых замков. Граф Хольнштайн, который поздней осенью 1870 года трижды скрытно ездил из Мюнхена в Версаль и обратно, чтобы посредничать в сделке, заработал на этом комиссионные в размере 480 тысяч золотых марок, на что позже горько жаловались Виттельсбахи.[24]

вернуться

22

«Комедийными майорами»,»Charaktermajore«называли капитанов, которые при увольнении получали звание майора в качестве утешительного приза.

вернуться

23

Это примерный перевод немецкого оригинального прозвища» Roßober«, что перекликается с его придворным званием Oberststallmeister (обер–шталмейстер = Главный конюший)

вернуться

24

Виттельсбахи (нем. Wittelsbach) — немецкий феодальный род, с конца XII века и до конца Первой мировой войны правивший Баварией и некоторыми близлежащими землями.