Четверг: третий день сражений. В мэрии (администрации бургомистра) 11‑го округа в последний раз собрались остатки Коммуны (большинство её членов уже несколько дней были где–то на баррикадах). Butte–aux–Cailles пал. Центром главного сопротивления была теперь площадь у Chäteau-d'Eau, уже в восточной части города — площадь, на которую выходили восемь улиц, все перегороженные баррикадами, все обороняющиеся, все под огнём артиллерии. В полночь пришло сообщение, что резервы у Chäteau-d'Eau исчерпаны. И сообщения о смерти членов Коммуны, которых ужасно мучили перед тем, как расстрелять. Под вечер Делеклюш покинул собрание Коммуны. Вскоре после этого он вернулся обратно в своей лучшей одежде: сюртук, накрахмаленная белая рубашка и красный шарф. "«Я собираюсь», — сказал он, — «инспектировать положение у Chäteau-d'Eau. Кто желает, может последовать со мной». Полдюжины людей пошло с ним.
На баррикаде у Chäteau-d'Eau едва ли были ещё защитники, и улица, по которой шла кучка коммунаров, находилась под огнём артиллерии. Один за другим отставал в поисках укрытия. За пятьдесят метров до баррикады Делеклюш был уже совсем один. Он уверенно прошёл далее, тяжело опираясь на свою трость, с цилиндром на голове. Он не обращал внимания на отставших спутников и на пули, которые ударяли вокруг него. Чудесным образом ни одна из них в него не попала: он достиг баррикады, не будучи ранен. За баррикадой как раз заходило кроваво–красное солнце.
Перед большой грудой камней он на мгновение задержался. Затем он с трудом вскарабкался на неё, немного спотыкаясь, с негнущимися суставами. Старый человек в сюртуке и с красным шарфом казался единственным живым существом. Теперь он был наверху, и на мгновение увидели его высоко стоящим на баррикаде, силуэтом на фоне заходящего солнца. Затем он покачнулся и упал — через голову вперёд. Выстрела, который попал в него, не слышал никто. Затем стрельба продолжилась. Так умер Делеклюш, и с ним умерла Коммуна. После этого четверга больше Коммуны не существовало. Но битва за Париж продолжала бушевать. И наихудшее наступило лишь тогда, когда тремя днями позже борьба прекратилась.
Зверство победителей
Если бы история Парижской Коммуны закончилась с падением последней баррикады в воскресенье Троицы 1871 года — весьма возможно, что сегодня её бы уже давно забыли. Однако она не закончилась. Что произошло после борьбы, поспособствовало тому, чтобы Коммуна стала незабываемой. Сегодня у нас притупилось ощущение ужаса. Однако 19 век был, во всяком случае в Европе, цивилизованной эпохой, и когда в цивилизованной столице континента тогда неожиданно на всех улицах стали происходить убийства, то это вселило в современников ужас. Бойня над Коммуной в истории своего времени — как кричащие брызги крови на музейной картине.
Уже во время битвы за Париж правительственные войска безжалостно застрелили своих пленных — и множество непричастных. А в последние отчаянные дни и борцы на баррикадах учиняли зверские преступления: расстрел шестидесяти двух заложников, среди которых архиепископ Парижа, 25 и 26 мая гнусно обезобразил героическую смертельную борьбу Коммуны. Но это бледнеет на фоне того, что хладнокровно совершили после борьбы победители.
«После окончания борьбы», — пишет летописец Коммуны Проспер Лиссагарай, — «армия превратилась в чудовищную палаческую команду» — а Париж в бойню для людей. Рабочие кварталы были прочёсаны, дома обысканы, прохожих на улицах без разбора хватали и арестованных тысячами загоняли в казармы и тюрьмы. Что там их ожидало, не было ни судом, даже не военно–полевым судом, а было это сортировкой — как на грузовом перроне Аушвица.[30]
Не делалось усилий для определения личности арестованных. Достаточно было одного взгляда: у кого были почерневшие руки или изменение цвета от приклада винтовки на плече, кто носил униформу или даже только лишь пару армейских сапог, но также и у кого было упрямое выражение лица или кто как–то иначе возбудил недовольство офицеров, которые сидели у длинного стола, куря сигары и обрабатывая потоки людей — тех кивком головы отсылали налево — а там ожидали расстрельные команды.
В тюрьмах расстреливали сразу же на месте. Из других мест сбора (например, театра Chätelet, где арестованных загоняли на сцену, в то время как в ложах караул направлял на них свои ружья) должны были ещё раз пройти маршем смерти, в какой–либо общественный парк или на площадь. В Люксембургском Саду день за днём стояли очереди на казнь. Из ворот казармы Лобау на улицу целыми днями струился не иссякавший ручей крови.
Существует свидетельство учителя гимназии из тюрьмы Рокетте, которому посчастливилось быть направленным сострадательным сержантом направо, после того как он уже был отправлен налево:
«Скоро на правой стороне нас было больше трёх тысяч арестованных. Всё воскресенье и ещё часть понедельника продолжались рядом с нами выстрелы. Утром в понедельник вошёл взвод: «Пятьдесят человек!» — сказал сержант. Мы думали, что речь идёт о расстреле и никто не пошевелился. Солдаты отобрали ближайших пятьдесят человек. Я был среди них. В помещении, в которое нас провели и которое показалось нам огромным, мы увидели груды тел, наваленных друг на друга. «Поднимайте всех этих свиней и бросайте в мебельную повозку!» Мы стали поднимать кровоточащие тела. Солдаты отпускали отвратительные шутки: «Посмотри–ка, что за рожу скорчил вот этот!» — и они топтали каблуками их лица. Нам казалось, что некоторые ещё живы. Мы сказали об этом солдатам, но они отвечали: «Вперёд! Вперёд! Нечего тут!» Наверняка некоторых похоронили заживо. Я посчитал: мы положили в мебельные повозки тысячу девятьсот семь тел».
Кто избежал первого отбора, того на западной черте города, по дороге на Версаль, ожидал второй. Там расположился генерал маркиз де Галифе — известный прожигатель жизни и молодцеватый генерал кавалерии империи; под Седаном он к восхищению прусского короля командовал смертельной атакой французской кавалерии.
Теперь Галифе располагался на Porte de la Muette, останавливал колонны пленных, проходил по рядам и пальцем указывал то на одного, то на другого: «Вы выглядите интеллигентом; выходите». «У Вас есть часы. Вы скорее всего должны быть служащим Коммуны». Особое внимание Галифе привлекали седовласые: «Вы были уже участником событий в 1848 году», — говорил он. «Вы виновны ещё больше, чем остальные». Отобранные умирали под залпами солдат Галифе у Porte de la Muette. Их тела бросали во рвы крепости и засыпали известью.
Что в конце концов, по прошествии более чем недели, постепенно положило конец бойне без разбора — это была проблема уборки трупов. Погода в эти дни была жаркой и дождливой. Непогребённые тела, которыми, как выразился премьер–министр Тьер в распоряжении своим префектам, были «теперь вымощены улицы Парижа», взбухали во влажной жаре, и город начал вонять.
«Эти нищие», — писала буржуазная газета, «которые нам при жизни причинили столько вреда, продолжают и после своей смерти вредить нам». Газета «Temps» сетовала: «Кто не помнит этого, даже если он смотрел лишь несколько минут на сквер перед башней Saint Jacques, который превратился в скотобойню? На этой влажной, незадолго до этого разрыхлённой земле тут и там выглядывают головы, руки, ноги или кисти рук, и вместе с землёй замечают лица трупов, которые одеты в форму Национальной Гвардии. Это ужасно. Отвратительный запах висит над этим садом; в некоторых местах он превращается в вонь». А «Paris Journal» 2‑го июня с отвращением вскричал: «Положить конец убийствам! Мы не желаем этого больше! Даже убийц и поджигателей — нет! Мы требуем не помилования, а отсрочки. Не убивать больше!»
Число жертв никогда не было установлено. За семнадцать тысяч убранных с улиц, парков и общественных мест тел город Париж в течение июня представил правительству счета: это минимальное число. Однако сюда не включены те, чьи тела уже были убраны их товарищами по заключению или которые гнили в крепостных рвах Ла Муэтте. Оценки общего числа лежат между двадцатью тысячами и тридцатью тысячами, называлась также цифра в сорок тысяч. На десять тысяч больше или меньше — это неизвестно. Для сравнения: за шестнадцать месяцев Парижского Террора с апреля 1793 до июля 1794 года, которыми ещё и сегодня заполнены исторические книги, в Париже было казнено точное число в 2596 человек.