Совершенно последовательно Польша отклонила тогда также не только союз с Германией против России, который Гитлер хотел навязать ей зимой 1938–1939 гг., но равным образом и русский союз против Германии, который собирались ей навязать Англия и Франция летом 1939 года — с их точки зрения как само собой разумеющийся. Польша не хотела иметь в стране ни германского вермахта, ни Красной Армии, в том числе и как союзников. Можно было бы почти что сказать так: тогда уже лучше в качестве врагов — против них можно по меньшей мере обороняться. Гордая точка зрения; неоднократно к этому добавляли — причем в Англии и во Франции едва ли меньше, чем в Германии и в России — и безрассудная. Однако достоинство польской позиции неоспоримо; и можно ли поведение, которое определяется стремлением к самосохранению, собственно называть безрассудным? Возможно, что Польша в 1939 году была в положении, в котором она могла выбирать только между двумя различными видами смерти. Можно ли порицать, если она выбрала наиболее болезненный, однако самый почётный?
И для Гитлера решающим пунктом, в котором он в конце марта 1939 года переговоры с Польшей посчитал провалившимися, были не разногласия в отношении Данцига, а отклонение Польшей союза. Чего всегда желал Гитлер, и именно безусловно ещё при своей жизни и будучи полным сил, что было его целью в жизни, на что были направлены все его помыслы и стремления — это была война по завоеванию «жизненного пространства» против России. Однако между Германией и Россией находилась Польша. Чтобы подобраться к России, Гитлер должен был таким образом иметь Польшу — «так или иначе»: либо, лучше всего, как зависимого союзника и вспомогательную нацию; либо, если это не выйдет, как завоёванную и оккупированную страну. Или даже — что стало в конце концов результатом — как поделённую с Россией страну. Четвёртый раздел Польши с Россией был, конечно, для Гитлера самой плохой из приемлемых трёх возможностей; однако всё же приемлемой. И она в конце концов дала ему то решающее, за чем он к ней пришёл, а именно непосредственную германо–русскую военную границу.
Первая возможность была взята Гитлером на мушку зимой 1938–1939 года. Она потерпела неудачу из–за сопротивления Польши. Возможность номер два была намечена с апреля, однако ещё не послужила основой для твёрдого решения. Решение обратиться к возможности номер три, к разделу Польши с Россией, было сформировано лишь в августе, и затем разумеется тотчас же, с чрезвычайным нетерпением, оно было приведёно в исполнение.
Большая пауза между мартом и августом, во время которой Гитлер хотя и форсировал свои военные приготовления и продолжал вести войну нервов, но однако оставался полностью пассивным как в области дипломатии, так и в военном смысле — в это время не было больше никаких германских переговоров с Польшей, но также и никаких переговоров с западными державами или с Россией — эта пауза объясняется английскими гарантиями для Польши от 30 марта и англо–французскими переговорами с Россией о союзе, которые заполнили собой всё лето, не приведя к заключению соглашения. Как уже объяснено, они потерпели неудачу из–за отклонения Польшей союза с русскими и отказа впустить в Польшу Красную Армию в качестве союзника. Отказ, который связал руки западным державам — Англия приняла его охотно, Франция менее охотно, в то время как Россия опасалась заключить союз без права вступить на территорию Польши. Она не хотела войны в своей собственной стране.
Часто говорилось, что в этих переговорах состояла последняя надежда на мир и что лишь их провал — в котором на Польше лежит основная вина — обеспечил Гитлеру возможность решиться на войну. Это умозрительные рассуждения. Как стал бы вести себя Гитлер, если бы летом 1939 года осуществился союз Запада и России над головой Польши, не знает никто. По всей вероятности, он сам этого ещё не знал летом 1939 года. Возможно, он устрашился бы на мгновение большой коалиции, отложил бы войну и дал бы себя наградить за эту умеренность Данцигом (цель, которая всё ещё мерещилась английским умиротворителям) — всё в надежде, что западно–восточный союз вскоре будет разорван из–за своих внутренних противоречий. Однако возможно, что он основывался на том, что это произойдёт, и во время войны (чьи тяготы по положению вещей были бы поделены довольно неравномерно), и несмотря ни на что, отважился бы на войну, как в 1941 году он отважился на нападение на Россию несмотря на нерешённую войну с Англией и на угрозу войны с Америкой. Знать это невозможно. Во всяком случае, до начала августа Гитлер не принимал никаких безвозвратных решений. Он принял их лишь тогда, когда стало совершенно ясно, что переговоры о союзе между Лондоном, Парижем и Москвой обречены на провал. После этого Гитлер решился; и решился он теперь именно на намеченную лишь поверхностно возможность номер три — война против Польши в союзе с Россией и раздел Польши между Германией и Россией. С союзом с русскими он хотел одновременно надеяться на то, что западные державы всё же испугаются выполнить свои союзные обязательства по отношению к Польше. Если же нет, то тогда большой, всегда планировавшейся войне на Востоке против России всё же станет предшествовать война на Западе.
Инициатива заключения германо–русского пакта от 23 августа исходила от Гитлера, однако Сталин пошёл ему навстречу с поспешной готовностью, которая резко отличалась от его подозрительной сдержанности во время переговоров о союзе с Западом. Нет сомнений, что тем самым он облегчил Гитлеру решение о начале войны. В его оправдание следует однако учесть, что военные устремления Гитлера — и именно не только те, что касались Польши, но и те, что относились к России — он в основном и так уже несомненно предвидел и что в этом он не заблуждался. Почему он на это пошёл — это стремление отвести эти военные устремления от России; для него законная цель. Вопрос был в том, могло ли это быть достигнуто скорее в союзе с Западом или же в союзе с Гитлером. В союзе с Западом он должен был считаться с тем, что Гитлер вскоре будет у русской границы в качестве врага. В союзе с Гитлером: в качестве партнера на границе, которая всё же пролегает через Польшу. Это говорило в пользу союза с Гитлером. Сверх того Сталин должен был думать о том, что западные державы ведь и без того имеют союз с Польшей и приличия ради должны будут исполнить свои союзные обязательства и без дополнительного союза с Россией. Тем самым он по меньшей мере выигрывал время; возможно, что он вообще избегал войны, если она именно на Западе затянется и силы Германии истощатся. Насчёт первого он предполагал верно, насчёт второго заблуждался.
Без сомнения, сентябрьская война 1939 года была среди всего прочего и трагедией заблуждений. Западные ошибочные расчёты, завышенная самооценка Польши и цинизм русских — все это внесло свой вклад, чтобы сделать её возможной. Однако действительно желал этой войны только один: Гитлер. 11 августа 1939 года в разговоре с Карлом Буркхардтом, который мы уже цитировали, он позволил себе уронить пару фраз, которыми он в виде исключения выразил свои настоящие мысли: «Всё, что я предпринимаю, направлено против России; если Запад слишком глуп и слеп, чтобы понять это, то я буду вынужден договориться с русскими, разбить Запад, и затем после его поражения со всеми своими собранными силами обратиться против Советского Союза». Хотя в этом высказывании Польша ни разу не упомянута, оно содержит ключ к войне, которую начал Гитлер 1 сентября.
(1979)
Заметки о политике
Политика и здравый смысл
История — это застывшая политика вчерашнего дня, политика — это ещё текущая история завтрашнего дня.
Является ли политика в нормальном случае разумной? Являются ли политика и здравый смысл определениями, которые составляют одно целое? Я не хочу умалчивать о том, что придерживаюсь того мнения, что так и есть. Но это не является бесспорным мнением. Существует также точно обратная точка зрения: что политика — это та область, в которой как раз иррациональное собственно является определяющим и решающим, то есть воля, в особенности стремление к власти и демонизм власти, личное или коллективное честолюбие, помыслы о престиже, массовый самообман и табу, однако также и такие вещи, как душа народа и дух народа, мифы, органически выросшее, традиции: всё, что угодно — только не трезвое, холодное, плоское, мелкое, скучное благоразумие.