Разумеется, если бы его политика в конце, так сказать в качестве бонуса, также ещё и принесла бы воссоединение, то это было бы для него очень кстати. Кто хочет его просто причислить к устроителям рейнского союза или даже к рейнским сепаратистам, тот совершает в его отношении тяжкую несправедливость; он не был таковым и в 1919 году, когда он хотя и хотел отделить Рейнскую область от Пруссии, но ни на одно мгновение не собирался уйти из объединения рейха. Разумеется, он желал столько германского единства, сколько возможно, однако только при условии, что его Германия — будет ли она простираться до Мемеля [Немана], или до Одера и Нейссе, или только лишь до Эльбы и Веры — раз и навсегда будет прочно и неразделимо связанной со своими западными соседями, прочно сцементированной с западным сообществом государств. Никогда снова не должно было быть искушения политики балансирования между Востоком и Западом, никогда снова не должна была возникнуть опасность войны на два фронта против Востока и Запада. В этом он видел высшую заповедь немецкой безопасности, которой было подчинено всё прочее.
Это уже в 1926 году стало причиной того, что он отклонил пост рейхсканцлера. (Этому также всеми силами препятствовал Штреземанн). Он уже тогда хотел чисто западной ориентации. Он не мог радоваться «политике качелей» Штреземанна, публичному примирению с Францией и тайному военному сотрудничеству с Россией. Однако тогда он не смог бы со своими идеями проводить чистой западной политики, и не в последнюю очередь из–за этого он предпочёл отказаться от поста канцлера. Лишь катастрофа 1945 года сделала такую политику в Германии психологически приемлемой, да, теперь она казалась многим немцам последним и единственным шансом на спасение.
И внешнеполитически час Аденауэра пробил лишь после 1945 года. Он говорил тогда, уже в 1945 году, что Восток потерян на необозримое время. Позже, во время апогея холодной войны и развертывания американской мощи, он временами верил, что его можно получить обратно с помощью силы Запада. Казалось это теперь возможным или нет — воссоединение за цену отделения от Запада, как предлагал Сталин в 1952 году, не было для Аденауэра предметом для обсуждения. Это в его глазах означало бы новый, третий акт немецкой трагедии, окончания первого и второго акта которой были отмечены 1918 и 1945 годами.
Я тогда принадлежал к противникам Аденауэра. Мне казалось, что восстановление неразделённой Германии со столицей в Берлине стоило любого риска. Ну да, я берлинец, а Аденауэр из Рейнской области. На уровне эмоций я всегда находил трудным примириться с его германской политикой. Однако я не могу отрицать её внутреннюю логику и обоснованность. На её стороне исторический опыт последних ста лет.
Основание Германского Рейха в 1871 году не было, следует признать, счастливым событием. Он был расположен в центре Европы, так что подвергался угрозам со всех сторон, был слишком мал для европейской сверхдержавы, слишком велик, чтобы не казаться угрозой для своих соседей, без прочной опоры и ориентации во внешнем мире, быть обречённым на постоянные внешнеполитические импровизации. Уже Бисмарк страдал от постоянного «кошмара коалиций». Кайзеровский рейх ощущал себя окружённым, и его попытка пробиться потерпела неудачу. Более скверное повторение при Гитлере потерпело ещё более основательное поражение.
Стоит ли, говоря об Аденауэре, возвращаться к той форме существования государства, посредством которой почти что вынужденно дважды потерпели кораблекрушение, тем более что в мировом положении дел после 1945 года появился шанс, да почти что необходимость, наконец–то прочно прикрепить к Западу по меньшей мере большую часть Германии? Не были ли возможно требования к политическому таланту немцев чрезмерно завышены с самого начала, с основанием рейха Бисмарком? Серьёзные, трудные, судьбоносные вопросы. Для Аденауэра на это был только один ответ, и он с тех пор определяет немецкую историю. По моему мнению, это лежит в основе того, что Аденауэр всё ещё является актуальным, и что было бы ещё рано решать, стали ли его деяния собственно счастьем или несчастьем для Германии.
Однако поставим всё же этот вопрос, или по меньшей мере проясним себе, от чего зависит ответ. Совершенно не обязательно для народа проживание в двух государствах вместо одного будет несчастьем. Во многих отношениях немцы от своей двойной государственности в целом имели преимущества, разумеется, западные немцы существенно больше, чем их соотечественники в ГДР. Однако оба государства, каждое в своей системе мира, получили обратно доверие и уважение гораздо легче и быстрее, чем это было бы возможно для единой, но изолированной Германии после 1945 года. Обе наслаждались долгим периодом мира, Федеративная Республика кроме того — никогда ранее неведомым благосостоянием.
Несчастье, а именно предотвратимое несчастье — это враждебность, которая господствует между обоими германскими государствами и которая прежде культивировалась скорее Федеративной Республикой, в последнее же время преимущественно ГДР. И безусловно несчастьем раскол Германии является для Берлина, у которого отняли функцию естественной столицы и который теперь должен жить в небезопасном состоянии ожидания. Можно понять то, что берлинцы отказались переименовывать свою улицу Кайзердамм в Аденауэрдамм.
Однако не только по этому определяется, можно ли назвать деяния Аденауэра счастливыми или же, как у большинства великих людей, в конце концов трагическими. Как раз если исходить из его собственной постановки целей, приговор в основном будет зависеть от того, действительно ли это удалось или удаётся — Федеративную Республику, его создание, столь прочно и безопасно внедрить в Запад, как он того хотел. Действительно ли жертвование национальным единством в пользу западноевропейского единства реально сделало это возможным — и сегодня ещё не решено. Разумеется, если сравнить современные отношения Федеративной Республики с её западноевропейскими соседями с подобными отношениями Германского Рейха, можно установить большое улучшение. Особенно самое трудное — примирение наследных врагов Германии и Франции — ещё сам Аденауэр рассматривал как едва ли возможное. Однако со времени Аденауэра германо–французский медовый месяц уже снова дошёл до состояния не одной повседневной ссоры. И увидит ли это столетие ещё действительное западноевропейское единство, которого Европа добивается, это, как и прежде, вопрос открытый. Вопрос не в Федеративной Республике. Есть другие, более древние европейские нации, которые не столь поспешны в решениях — отдать своё национальное существование в пользу большего единства Европы. Как раз чересчур ревностное европейское ухаживание Федеративной Республики угрожает иногда уже снова отчуждением её партнеров.
В заключение самый серьёзный из всех открытых вопросов. Через Германию проходит граница двух идеологических мировых систем и линия фронта военных союзов. До поры до времени обе их удерживает атомный пат. Пока это продолжается, американский атомный «зонтик» обеспечивает нам безопасность, так как ГДР — русский «зонтик». За эту безопасность следует благодарить Аденауэра, потому что это был он, кто выбрал безопасность в союзе. Однако если атомный пат однажды сокрушится, то этот выбор будут проклинать, потому что тогда безопасность, которую выбрал Аденауэр, станет гарантией уничтожения. Так или иначе, он таким образом всё ещё определяет нашу судьбу. Это будет продолжаться ещё долго, пока он «принадлежит истории», пока она сможет вынести ему свой приговор, что тогда возможно уже больше никого не будет интересовать.
(1976)
Гражданские размышления
Об индустриальной революции
Революционный класс сегодня всё тот же, какой и всегда был: класс интеллектуалов.
«Вы, рабочие, когда–нибудь будете ездить в своих собственных автомобилях, пересекать моря туристами на своих собственных судах, карабкаться в горы в альпийских районах и опьяняться красотами южных стран, бродить в тропиках и путешествовать в северных зонах. Или вы будете нестись в своей воздушной повозке над Землёй, соревнуясь с облаками, ветром и бурями. У вас не будет нужды ни в чём, никакая роскошь земная не останется не увиденной вашими глазами. Что когда–либо страстно желало ваше сердце, что ваши уста с надеждой облекали в запинающиеся слова, то будете вы иметь как воплощённое евангелие человеческого счастья на Земле! — И вы спрашиваете, кто вам такое принесёт? Единственно и только социал–демократическое государство будущего!»