Подобная же ситуация на автомобильных дорогах. То, что женщины водят машину гораздо лучше мужчин и создают гораздо меньше аварий, это факт, подтверждённый статистикой. Но если когда–нибудь действительно произошла авария, то будет поистине благодеянием партнером по аварии иметь женщину. По моему опыту, женщины все без исключения остаются спокойными и вежливыми при обмене номерами страховок. Мужчины же взрываются, почти никогда они не обходятся без совершенно избыточной, большей частью поразительно похабной ругани. Так происходит каждый раз, как будто неожиданно у них вырывается наружу скрытая душевная болезнь.
Что–то творится с мужчинами. Они стали такими чувствительными, истеричными и непредсказуемыми, что раньше приписывалось женщинам. И именно лишь с некоторого времени. Я с уверенностью вспоминаю, что так было не всегда, что раньше среди мужчин правилом были спокойная деловитость и корректность, а готовность помочь и юмор вовсе не были редкостью.
Раньше также было совершенно нормальным в разговоре смеяться, в том числе и в чисто деловом разговоре с незнакомцами. Возможно, что был это только лишь обусловленный обычаями вежливый смех, всё равно. В любом случае среди мужчин такое едва ли больше случается. Лицо остаётся неподвижным. И нормальное мужское лицо сегодняшнего дня в спокойном состоянии имеет мрачное выражение, и притом среди молодых мужчин гораздо более, чем среди пожилых.
Вообще изменение мужчин, которое явно происходит, проявляется гораздо отчетливее и заметнее у молодых людей, чем у мужчин более старшего поколения, у которых всё же есть множество индивидуальных исключений и вариаций. Это также указывает на то, что речь идёт об истинных изменениях, а не просто о запоздалых последствиях войны или возрастных капризах несчастливого поколения, у которого была печальная жизнь. Как раз молодое, якобы столь неотягощённое и необременённое поколение мужчин, носит нынче печать уныния как униформу.
Мятые брюки–дудочка, нечесаные волосы, опущенные плечи, удивительно заторможенные, одновременно усталые и угловатые движения, безжизненные юные лица, тихая, обращённая внутрь себя манера разговора — всё выражает то же самое, что выражают также литературные, художественные и образы кино, что прежде всего выражают бесконечные мрачные «чёрные» остроты сегодняшних молодых людей: не отчаяние — это было бы слишком высокопарное, слишком патетическое слово, — также не собственно протест, потому что активное сопротивление в этом едва ли наличествует, — но как раз уныние. Нечто вроде тихого упрёка, порицания и неодобрительного принятия, которое также снова не поднимается до смирения (смирение ведь расслабленное и мирное, почти уже снова нечто позитивное); определённая капризная беспомощность, которая, пожалуй — потому что ведь в конце концов мужчина молод — слегка кокетничает сама с собой. На счёт кокетства я отношу заметный прирост явно выраженной неопрятности среди молодых людей.
Скажут — трюк, под знаком атомной бомбы и политической растерянности и безысходности. Но я полагаю, что это уловки и отговорки. Почему атомные бомбы и политические беды должны влиять только лишь на мужчин и не влиять на женщин? Однако это так.
Женщины, и как раз молодые женщины, как мне видится, почти как и всегда, полны совершенно нормального любопытства к жизни и жизнерадостности — возможно даже повышенной жизнерадостности, немного более возбуждённой, чем прежде. Таких массовых воплей раскованной женственности, как на концертах Beatles и подобных им музыкальных групп, раньше не было. Раньше вопили и бушевали — по другим поводам, но что считается поводом? — гораздо более как раз молодые люди, которые сегодня стали столь учтиво–тихими — и одновременно столь подавленными, в дурном настроении и тихо злобными.
Не то, чтобы у женщин не было своих забот и жалоб; вот например то, что «больше нет настоящих мужчин» — это сегодня можно услышать от любой женщины. Сюда также принадлежит и то, что инициатива в любви сегодня почти уже официально переменилась, что как правило женщины переняли роль охотников и поклонников, и именно снова в особенности у молодого поколения. Причина без сомнения состоит в мужчинах; почти все женщины предпочли бы, чтобы всё оставалось по–прежнему.
Американский критик и социолог Лесли Фидлер однажды написал, что мы теперь являемся, не понимая ещё этого правильно, свидетелями великого процесса мутации, «радикальной метаморфозы» западного мужчины, который намеревается превратиться в своего рода вечного юношу или мужеподобную женщину. Мужчина освобождается от своих традиционных функций: автоматизация сделала его как работника излишним, современная война «нажатия кнопок» делает его как воина не только излишним, но даже социально опасным. Противозачаточные таблетки освобождают его от отцовской ответственности и лишают его отцовского достоинства; весь идеал мужчины буржуазно–протестантского гуманизма с его кодексом здравомыслия, работы, исполнения долга, профессиональных достижений, зрелости, успеха потеряли свою действенность, они больше неприменимы к сегодняшним отношениям.
Как на это реагировал мужчина? Либо тем, что он стремился продлить возраст полового созревания вплоть до могилы, либо тем, что он пытался играть женщину: «Очень мало кто из нас до сих пор понял, что причёски под «Beatles", высокие техасские каблуки, брюки–дудочка с их выступающими ягодицами — всё это части одного и того же комплекса: великой деградации мужественности. То, что прежде выдумали гомосексуалы, теперь переняли собственно гетеросексуальные мужчины в качестве стратегии, посредством которой они хотят поставить на новую основу не только свои отношения к женщине, но также и отношения к самим себе в своих качествах как мужчины…»
Что ж, это называется изрядно бахвалиться, и настолько уж диким это собственно возможно всё же и не было в момент кульминации волны «Beatles», по крайней мере у нас здесь. Разумеется, следует помнить о том, что у Фидлера перед глазами американский образчик и что Америка, точно как и в случае сексуальной волны, всегда идет далеко впереди на том пути, где Германия как раз делает первые шаги. Но даже если Фидлер утрировал и как истинный американец хочет из веяния моды сделать мировой переворот, то пожалуй всё же есть зернышко правды в том, что он пишет.
Немецкий католический врач, Иоахим Бодамер, исходя из совершенно другой точки зрения, сделал совершенно подобные констатации и выразил совершенно аналогичные опасения. Правда, в отличие от Фидлера, он видит корень всего зла в технике, которая лишила мужчин души, мужественности: «Его преимущественно технические умения явно гипертрофированы за счёт качеств, которые прежде были непременными для определения и проявления мужественного». Но далее продолжается совсем как у Фидлера: «Мужские идеалы, такие как честь, рыцарское поведение, благородный образ мыслей, снисходительность и доброта не обязательны ни для среднего мужчины, ни для сомнительной элиты, поскольку они стали непрактичными, нереальными — из чего проистекает то, что определение и сущность мужественности претерпели изменение. Мы больше не знаем, что такое мужчина, поскольку у нас нет идеала, по которому мы можем сверяться».
Мне всё же, прошу прощения, это кажется немного преувеличенным. В конце концов, если на то пошло, мы знаем, что такое мужчина. Но то, что у мужчины как такового в настоящее время дела плохи, что он не знает наверняка, чего он хочет и что он должен делать, что часто он представляет из себя несчастную фигуру, и запросто самому себе, другим мужчинам и даже женщинам отчасти действует на нервы, короче говоря — что он, если в конце концов написать понятным газетным немецким языком, находится «в кризисе», что ни с того ни с сего появилось нечто такое, как «мужской вопрос»: в этом я соглашусь с Фидлером и с Бодамером. И у меня даже есть свои собственные предположения о причинах этого. По моему мнению, они не в технике, в автоматизации, в атомной бомбе или в противозачаточных таблетках — или, во всяком случае, не только в них. Мужчина будет ещё использоваться в качестве работника, возможно даже ещё при случае когда–то в качестве воина и совершенно определённо — как любовник, мужчина и отец. И ему всё ещё к лицу быть рыцарственным и добрым, и он всё ещё имеет кое–что от успешности в своей профессии. Но, правда, уже не столь много, как прежде. Всё — почти всё — сегодня устроено так, что мужчины получают от этого несколько меньше удовольствия, чем ещё совсем недавно. Требования возросли, а вознаграждения убавились.