Мужчины хотят, чтобы ими восхищались. Прежде всего, они хотят того, чтобы они сами могли собой восхищаться. Если это становится для них чересчур затруднительно, они становятся несчастными. (Если это им даётся слишком легко, они становятся посмешищем). Сто лет назад это было для них слишком лёгким делом; сегодня — стало многократно тяжелее. Мужчина нашего времени хандрит, потому что он находит почти безнадёжным делом то, что он сможет ещё искренне от всего сердца восхищаться собой.
Но это возможно исправимо — без того, что мужчина теперь тотчас же совершенно капитулирует, станет бездельником или гомосексуалистом. Хотя мужчины чувствительны и тщеславны, но в то же время у них богатое воображение и они — находчивые создания. Я вовсе не удивлюсь, если они, после определённого неминуемого периода обид и ворчания — в котором они явно находятся в настоящее время — найдут для себя нечто новое, от чего они смогут собой восхищаться — и что возможно снова будет достижимым.
Ведь это не обязательно должны быть надменность и величие. Раньше были уже и другие идеалы (идеалами называют то, за что мужчины восхищаются собой, если они верят, что достигли этого); если, например, оглянуться назад не на сто лет, а на тысячу, то обнаруживается, что тогда они интересовались не столько величием, сколько святостью. Что, к сожалению, теперь не столь высоко ценится. Но иногда у меня возникает чувство, что религия правды стоит у ворот; во всяком случае раздражение против лжи заметно выросло, даже если и только лишь потому, что её стало слишком много.
Всё равно. Мужчина, который обязался и приучил себя без чрезмерной оглядки на последствия говорить правду, может вполне (наряду с прочим, менее приятным) заслужить восхищение, даже своё собственное. Через что он неожиданно снова может стать процветающим мужчиной.
Но у меня нет намерения здесь тотчас же вылечить по патентованному рецепту мужской кризис, на который я только лишь хотел обратить внимание. Вероятно, всё равно ещё немного рановато для рецептов. Мужчины сегодня как мужчины в некотором смысле находятся в положении европейских великих держав, которые неожиданно обнаружили, что они больше не являются великими державами и что над ними могут издеваться даже их бывшие колонии — подобно как у сегодняшнего мужчины это могут делать даже его сыновья или, что ещё хуже, его дочери. И в послевоенной Европе царило сначала не что иное, как уныние и сострадание к самим себе — а затем лихорадочное желание каким–либо образом, пусть даже за счёт собственного эго, снова стать синтетической великой державой «Европа». Сегодня известно, что не быть великой державой тоже имеет свои преимущества.
Мужчины ещё не зашли столь далеко, как нации Европы. Но возможно им только следует дать время. Я полагаю, что они ещё откроют соответствующее. В конце концов, ведь мужчины — среди прочего — ещё и первооткрыватели.
(1966)
О прогрессе
Прогресс неизбежен, но он причиняет боль.
«Прогресс» — это молодой термин. Было бы интересно определить, когда он собственно появился в первый раз. Во второй половине 19 века во всяком случае слово «прогресс» было чистым и новым, и оно писалось заглавными буквами. Долгое европейское мирное время между 1870 и 1914 гг., Belle Epoque [63], было классическим периодом оптимизма по поводу прогресса — оптимизма, который тогда охватывал все стороны жизни. Если бы радующегося прогрессу и верящего в него бюргера 1870 года спросили, что же собственно привело в движение прогресс, где он так сказать находится у себя дома, в каких областях он происходит — то он бы посмотрел с изумлением и его ответ был бы таким: во всех областях, естественно! Прогресс в политике, в культуре, в науке, в медицине, в юриспруденции, в образовании — повсюду прогресс.
Повсюду было движение вперёд и вверх, и всё становилось всё больше и всё лучше, как оркестры, так и пассажирские пароходы, как театры, так и фабрики, как дамские шляпки, так и пушки. Скоро можно будет ездить на повозках без лошадей, а в скором времени можно будет летать по воздуху; и трехклассное избирательное право теперь уже не сможет долго продержаться. В культурных государствах больше практически нет неграмотных, и даже дикари в колониях начали носить штаны и галстуки. Прогресс правил миром, и не видно было конца улучшениям, какие он нам ещё подарит.
Прошло пятьдесят лет, и вдруг совсем иная картина с совершенно иным настроением. История человечества — постоянное линейное движение вперёд и вверх по направлению к лучшему? Смехотворно! Ведь каждый ребёнок мог видеть, что история скорее протекает циклически — вечное возникновение и исчезновение, вверх и вниз, расцвет и увядание. И мы находимся посредине увядания, это также ясно каждому ребёнку. Книгой часа был «Закат западноевропейской цивилизации» Освальда Шпенглера. Материальная цивилизация была само собой разумеется предсмертным хрипом культуры, ум был антагонистом души; и кто мало–мальски хотел шагать в ногу со временем, у того на устах были стихи Штефана Георге: