Тем временем пришёл Бисмарк и произошёл скачок вперёд. Молодой Бисмарк ещё вовсе не стал другом германского национального движения, наоборот, в 1848–1849 гг. он был самым упрямым из упрямцев с лозунгом: «Только Пруссия!», и слова о «немецкой национальной афере» легко слетали с его губ. Как раз по этой причине в 1851 году он был делегирован в Германский Союз во Франкфурт в качестве прусского посланника. Но там он стал настолько одержим сопернической борьбой Пруссии с Австрией, что постепенно начал рассматривать национальное движение вместе с демократией и революцией в качестве решающих союзников Пруссии в этой борьбе, однако всё же не став убеждённым поборником германского единства.
Тем самым он полагал всё же проводить прусскую политику. Пруссия должна была стать новой главенствующей державой в Германии, из которой следовало исключить старую имперскую державу Австрию, и национальное движение в этой борьбе за власть в Германии должно было служить в качестве инструмента Пруссии. Внешне этот смелый, даже парадоксальный расчет ведь казался блестящим. Однако затем всё же выявилось, что старый король Вильгельм I. смотрел глубже, когда он накануне своего коронования императором в Версале со слезами сказал: «Завтра самый трагический день моей жизни. Мы провожаем старую Пруссию в могилу».
Что не обдумал Бисмарк, так это то, что он с основанием Германского Рейха сделал Пруссию излишней. В старом Германском Союзе, рыхлом объединении суверенных государств, могла быть одна держава–гегемон: Австрия или, если исключить Австрию, как раз Пруссия. Однако в едином национальном государстве даже самое большое государство–член не было более державой–гегемоном, а было всего лишь самым большим государством–членом. Бисмарк при помощи множества конституционно–технических искусных приёмов пытался уйти от этой ситуации, но тщетно. Гегель правильно сказал: «Если рейх революционизирует взгляды, то действительность не выдерживает».
Немецкая национальная Пруссия
С основанием Германской империи Бисмарк революционизировал империю взглядов. И Пруссия более не чувствовала себя в Германском рейхе в первую очередь Пруссией, но как немецкое государство. Немецкая национальная Пруссия, которую оставил после себя Бисмарк, больше не была старой Пруссией. Он сам ещё это вполне почувствовал. Однажды он сказал молодому кайзеру и королю Вильгельму II.: «С Германской империей дела идут ни шатко, ни валко. Старайтесь сделать сильной только лишь Пруссию. Что выйдет из другого, это не важно». Но для этого было уже слишком поздно. Кайзер уже больше совершенно не понимал, о чём говорил Бисмарк, он уже был целиком и полностью кайзером и только лишь наряду с этим королём Пруссии.
Сколь мало Пруссия была ещё особенной, проявилось уже через четыре года после ухода Бисмарка в отставку, когда баварский князь, Хлодвиг цу Хоэнлоэ — Шиллингфюрст, стал рейхсканцлером — и тем самым также, как само собой разумеющееся, прусским премьер–министром. Бисмарк представлял ещё себе дело так, что прусский премьер–министр всегда должен также быть рейхсканцлером. Теперь же, ещё при его жизни, выяснилось, что всё наоборот. Рейхсканцлером мог стать и баварец, и если он стал им, тогда он становится прусским премьер–министром, и в Пруссии правил теперь именно баварец. Нет данных о том, что Пруссия что–либо ещё при этом приобрела. Через поколение, в 1932 году, полностью без сопротивления, безропотно было принято смещение прусского правительства и подчинение Пруссии рейхскомиссару.
Это последнее, уже республиканское прусское правительство, правительство восточно–прусского социал–демократа Отто Брауна, заслуживает впрочем ещё короткого слова. Биография Брауна, появившаяся несколько лет назад, предваряется подзаголовком: «Демократическое призвание Пруссии». Здесь следует внимательно прислушаться. Что, Пруссия должна теперь после своего «германского призвания», с которым уже дело стало «ни шатко, ни валко», ещё иметь и демократическое призвание? Демократией во всей своей истории Пруссия на самом деле не стала, и в том числе в своей истории после 1871 до 1918 года она стала в Германии — со своим трёхклассным избирательным правом, в то время как рейхстаг давно уже избирался по всеобщему, равному избирательному праву — скорее оплотом реакции.