Если к этому добавить, что Бисмарк опять таки годом позже, в феврале 1870, почти раздражённо отклонил просьбу Бадена о принятии в Северогерманский союз, то возникает ясная картина его взглядов. Это не картина человека, который решительно и целенаправленно с давних пор держит курс на национальное объединение неавстрийской Германии. В гораздо большей степени Бисмарк нерешительно, в определённой степени пойдя на уступки, смирился с этой идеей, и нечто от пустых разговоров и желания по возможности задвинуть это дело в долгий ящик проскальзывают ещё и в его позитивных высказываниях. Можно также хорошо понять это его оттягивание и желание положить дело в долгий ящик. Бисмарк был пруссаком, и он боялся — по праву, как показала последующая история, — что Пруссия не сможет ни покорить, ни ассимилировать южно–немецкий элемент, что она гораздо более растворится, потеряется в Германии. Кроме того, он был консервативным юнкером и монархистом, а национальное объединение Германии было буржуазно–либеральной, в основе своей демократическо–республиканской идеей.
«Бисмарк сделал всё же часть нашей работы», — писал Фридрих Энгельс в 1870 году Карлу Марксу, «по своему и не желая того, но всё же он это сделал». По классовым и общественно–политическим причинам, равно как и исходя из патриотических прусских чувств, это не могло даться ему совсем легко. Тем не менее Бисмарк был великим реалистом, и чисто реальные политические соображения всё более принуждали его к тому, чтобы считаться с национальным движением и извлечь из этого наилучшее. Если оно становилось непреодолимым, то он не должен безнадёжно противопоставлять себя ему, а ему следовало встать во главе этого движения, чтобы его контролировать и его направлять: так, чтобы оно по возможности не смыло ни Пруссию, ни оставшиеся немецкие феодальные структуры.
На практике это означало: объединение Германии должно было быть произведено только в умеренной форме вступления четырех южно–немецких государств (Бавария, Вюртемберг, Баден и Гессен — Дармштадт) в Северогерманский союз с его твердо учрежденным главенством Пруссии; и оно должно было быть осуществлено не теми, кто его действительно желал — либеральными партиями и парламентариями — а только теми, кто этого в действительности не хотел: южно–германскими монархами, которым затем также должны быть оставлены существенные привилегии, даже определённый кажущийся суверенитет. Для этого можно было, да даже и следовало задрапировать результат великими, старыми почтенными терминами «Кайзер и Рейх», и тем самым удовлетворить национальные стремления, в то же время отвлекая от того, что собственно национальное государство ещё не возникло, что настоящее провозглашение нации ещё не было достигнуто.
Этот необыкновенный трюк удалось выполнить Бисмарку зимой 1870–1871 гг., и можно лишь восхищаться и любоваться виртуозностью, которая при этом была проявлена. Правда, у его произведения не было долговечности, и это в свете его искусственности вовсе не является удивительным. Основание Германского Рейха Бисмарком было своего рода грандиозным трюком; а с помощью трюков, в том числе и самых блестящих, нельзя создать долговечное.
Германо–французская война
Событием, которое сделало национальное движение в Германии непреодолимым и поставило создание германского национального государства на срочную повестку дня, была германо–французская война в июле 1870 года и быстрый триумфальный поход объединенных германских армий в августе и в сентябре. Вопрос, желал ли Бисмарк этой войны и осознанно ли он её вызвал, до сих пор дискутируется нашими историками и его нельзя здесь исследовать. На него также не требуется отвечать, поскольку одно достоверно: даже если Бисмарк желал войны, то определённо не для того, чтобы посредством её вызвать присоединение южно–немецких государств. С этим он не торопился, гораздо более он был полностью готов к тому, чтобы оставить это будущему развитию событий. В этом не может быть ни малейшего сомнения в свете процитированных множественных высказываний Бисмарка в предыдущие годы, а всё остальное — это легенды.
Однако совместно проводимая война сделала теперь объединение Германии актуальным. Прусский кронпринц и Великий герцог Баденский — оба княжеские национал–либералы — поняли это так же, как и парламентские представители либерализма, все они гораздо раньше, чем Бисмарк, были готовы дать предложения по объединению. Прусский кронпринц уже 12 августа послал Бисмарку меморандум, в котором писал: