Когда просочилась информация о том, что Тьер ведёт переговоры с Бисмарком, пролетарские батальоны национальной гвардии пришли к ратуше, где заседало правительство, и потребовали выборов в Парижскую Коммуну. Некоторые пошли дальше. Юный пламенный Густав Флоренс, вождь и кумир снайперов из Беллевиля, «красного» элитного подразделения, запрыгнул на стол правительства и тотчас же сам провозгласил Коммуну, вышагивая перед носами министров туда–сюда, от чего звякали чернильницы.
«Парижская Коммуна» не имела ничего общего с коммунизмом, несмотря на созвучие. «Парижская Коммуна» означало просто парижский совет общины, выборный магистрат. Но и это означало революцию, потому что у Парижа не было никакого центрального самоуправления. Для предосторожности он управлялся правительством через его префектов. Причина была известна всем французам: своя собственная коммуна была у Парижа только во времена Великой Революции (1789–1795 гг.), и тогда эта Парижская коммуна стала двигателем революции. Как раз по этой причине Наполеон снова упразднил парижское самоуправление, и все его последователи оставили такой порядок. И как раз поэтому парижане потребовали теперь его восстановления. Парижу снова нужен был свой собственный представитель, чтобы подталкивать спящее правительство в своих стенах. Призыв к Коммуне был призывом к свободным выборам и одновременно к тотальной народной войне.
31 октября 1870 года этот призыв отзвучал еще безуспешно. Комендант города генерал Дюкро хотел подавить оружием спонтанное и смущающее восстание. Однако глава правительства Трошю был готов к этому и без насилия. Он пообещал коммунальные выборы и достиг тем самым отступления восставших. Разумеется, обещание не было выполнено. Единство, которое желал сохранить Трошю, впредь было только лишь видимостью. Правительству и массам, буржуазии и пролетариату ещё требовались всё те же патриотические слова, но в действительности «друзья порядка» и «защитники республики» образовывали теперь два лагеря, которые затем весной 1871 года превратились в стороны фронта гражданской войны.
Другой фронт проходил между сельской Францией и Парижем. Потому что настоящую зимнюю войну против немцев — которая стала достаточно кровавой и смертельной — вела не решительно настроенная на войну столица, а уставшая от войны провинция.
У Гамбетты, который теперь правил в провинции как диктатор, теперь была новая армия, «выросшая как из под земли». Но и он не мог внушить французскому сельскому населению революционный патриотизм, который охватил в сентябре Париж. Французские крестьяне — составлявшие тогда ещё восемьдесят процентов населения — не были ни революционными, ни воинственными. Только железная воля Гамбетты плетью гнала недостаточно обученные армии в огонь. Неизбежные поражения вызывали глубокую потерю мужества и сильную жажду мира — и глубокую неприязнь к чуждому, одержимому войной Парижу, который послал стране бич Гамбетты и между тем без действия в голодном аду осады угорал от гражданской войны. Потому что и в Париже, где разрывались немецкие гранаты и медленно умирали дети, так как больше не было молока, в эти зимние месяцы образовался фронт гражданской войны.
То, что ощущала одна сторона, то позже в своих воспоминаниях с жестоким откровением выразил генерал Дюкро: «Вся оборона вращалась практически только лишь вокруг единственного предмета: страх перед революцией!» Чувства другой стороны нашли открытое выражение в красном плакате, который был расклеен 6 января 1871 года на всех парижских тумбах для объявлений.
«Выполнило ли правительство, которому 4 сентября было доверена национальная оборона, свой долг? Нет! У нас 500 000 солдат и мы даём себя уморить голодом 200 000 пруссаков. Кто несёт ответственность? Правительство. Они вели переговоры, вместо того, чтобы действовать. Они отвергли массовый подъём. Они допустили бонапартистов в учреждения и бросили республиканцев в тюрьмы. Политика, стратегия, администрация правительства 4‑го сентября осуждены. Это правительство — не более, чем продолжение кайзеровского рейха. Долой их! Место для народа! Место для Коммуны!»
Это призыв к революции — всё ещё связанной с идеей народной войны. Буржуазный наблюдатель заметил с недоумением: «Массы удвоили свою волю к сопротивлению и всё ещё искренне и от всего сердца желают маршировать против Пруссии и разгромить её». А один из членов правительства цинично заметил: «Общественное мнение успокоится лишь когда десять тысяч национальных гвардейцев полягут на землю».
В действительности пролетарская национальная гвардия впервые была массово применена в деле при последней большой вылазке из осаждённой крепости Париж 19‑го января 1871 года. Они сражались с неожиданной отвагой и с ужасными потерями. Когда национальная гвардия была послана в огонь, решение о капитуляции уже было принято.