Конечно, должно соответствовать действительности, что политические представления Шляйхера несколько изменились между 1929 и 1933 гг. В эти годы он завёл себе brain trust («мозговую фабрику») — группу блестящих молодых политических журналистов, которые издавали весьма популярный тогда журнал «Die Tat» («Деяние») и которые вложили ему в голову пару крупных изюминок. По мнению кругов, принадлежащих к «Die Tat», которое затем стало также и мнением Шляйхера, больше не стоило заниматься чистой реставрацией, восстановленным кайзеровским рейхом без кайзера. Требовалась более широкая основа господства, своего рода социальное сословное государство, союз рейхсвера, профсоюзов и «здоровой», неявно социалистической части национал–социалистического движения. Теоретически очень прекрасно, практически довольно оторвано от жизни. Однако Шляйхер верил, что ему удастся что–то из этого сделать. Простой государственный переворот справа не удовлетворял его больше; и всё же это было самое малое.
Гораздо хуже было то, что Папен в первые три или четыре месяца своего канцлерства обошёл его во влиянии на Гинденбурга. Шляйхер более не был «дорогим юным другом» Гинденбурга и безоговорочным доверенным человеком; таковым был теперь Папен. Это звучит абсурдно и почти что низкопробно, однако это факт: древний президент безумно увлёкся в своем возрасте Папеном, этим как элегантным, так и энергичным аристократом, к концу своей жизни нашёл, так сказать, свой идеал мужественности. Не удивительно, что Шляйхер со своей стороны очень быстро выявил отрицательные качества Папена: политический дилетантизм, легкомысленность, несолидность, поверхностность и тщеславие. «Францхен нашёл себя», — издевался он уже в сентябре среди доверенных лиц, и он начал озираться вокруг в поисках его преемника. Однако больше такого не находилось, и постепенно Шляйхер стал понимать, что в этот раз пожалуй он сам должен будет стать преемником.
Рейхсвер и профсоюзы
Освобождение рейхсканцлера от должности произошло при драматических обстоятельствах. 1‑го декабря 1932 года Папен и Шляйхер были совместно приняты Гинденбургом для переговоров, на которых должно было быть решено, как теперь действовать дальше. Папен доложил о своих планах государственного переворота, Шляйхер вёл себя осторожно. Он сомневался, что рейхсвер в случае настоящей гражданской войны устоит в борьбе против «правых» и «левых», а также намекнул на то, что он возможно мог бы предоставить ещё и другие способы. В эти дни он наладил не обязывающий его контакт с Грегором Штрассером и надеялся на раскол в НСДАП. Однако в конце Гинденбург принял решение в пользу Папена. Шляйхер не стал открыто возражать, только при выходе он угрожающе заметил Папену: «Монашек, монашек, тяжёлая у тебя поступь». У него ещё был козырь.
На следующее утро было заседание кабинета. Шляйхер приказал офицеру штаба нагнать страху на министров. Он зачитал экспертное заключение военных о перспективах рейхсвера в возможной гражданской войне, в котором была развёрнута весьма преувеличенная катастрофическая картина: всеобщая забастовка, развал питания, вмешательство поляков и французов там, где это возможно. Желаемый эффект не заставил себя ждать. Все министры, кроме двоих, отказались следовать за Папеном. После полудня вслед за этим канцлер явился к Гинденбургу и заявил о своей отставке, которая и была ему предоставлена — как говорится, сквозь слёзы. Позже рейхспрезидент послал ему свой портрет с надписью: «У меня был товарищ». Впрочем, личные контакты между обоими в дальнейшем не оборвались.
После полудня того же 2 декабря Гинденбург принял Шляйхера и назначил его рейхсканцлером: чрезвычайно неблагосклонно и против своей воли. «Затем нам следует дать возможность господину Шляйхеру попытать своего счастья», — сказал он Папену. Это звучало как: «Пусть он сам расхлёбывает кашу, которую заварил». И так оно и получилось. Шляйхер оставался рейхсканцлером едва лишь два месяца, и в эти два месяца он переживал разочарование за разочарованием.