Однако в человеческой жизни — а политика ведь также является жизнью людей — как известно, ничто не совершенно; змея всегда находится вблизи древа познания. Политика — это не только область высочайшей ответственности и потому высочайшего и самого твердого здравого смысла. Она также — мы все это знаем — это область чрезвычайных страстей, область вдохновения и преступлений: демоническая область. У этого две причины — что примечательно, противоположные причины.
Одна из причин состоит в том, что политика должна иметь дело с властью — сильнейшим наркотиком, который она даёт. Кто желает заниматься политикой, тот должен иметь власть. Однако власть коррумпирует; часто уже путь к власти, почти всегда неограниченное обладание ею. Для иллюстрации этого примеры не требуются.
Демократия теперь верит, что она нашла средство от коррупции власти: она даёт только на время ограниченную и контролируемую власть, и она даёт её только по требованию. Вместо королей и цезарей она знает, по меньшей мере в принципе, так сказать только подотчётных высших служащих, менеджеров и руководителей предприятий. Таким образом она надеется, что будет иметь власть укрощённой, а ответственность усиленной. Однако, совершенно не говоря уже о том, что это не всегда удаётся и что очень сильные политики порой и при демократических формах правления приобретают почти диктаторскую власть, и демократия не застрахована от демонического неблагоразумия в области политики. Её угроза называется не мания величия, а мания масс.
Способность масс совращаться столь же вошла в поговорку, как и совращение властью. И она ужасающим способом тем больше, чем более опустошается индивидуальная жизнь, чем более она становится стандартизованной, заранее предопределённой и предписанной. Скучающий, занормированный массовый человек легко ищет в политике упоения, разгула, острых ощущений — в том числе и высшего восторга и избытка, чудесного поднятия над самим собой, которое он в отдельной жизни более не находит. Но как раз к отдельной жизни всё это и принадлежит. В политику это не входит.
Возможно, вовсе не случайно, что иррационализм в политике и политической философии возник одновременно с механизацией и индустриализацией жизни. Возможно, что политика лишь тогда снова станет благоразумной, когда жизнь отдельного человека снова станет интересной.
Так что политика — это область как здравого смысла, так и демонов. Вслед за чем она приходит — на это следует правильно поставить акцент: благоразумие в политике приветствовать, к неблагоразумию пристально присматриваться, чтобы поставить ему границы. Ошибка, которую совершила немецкая политическая философия последних ста пятидесяти лет, состоит не в том, чтобы распознать зловещее действие иррационального и демонического в политике. Ошибка была в том, что она этим восхищалась, а политическим здравым смыслом пренебрегала. Остатки этой ошибочной установки ценностей мы все ещё тащим с собой — и не только из нацистского времени. Будем же держать их под жёстким контролем. Цена за политическое неблагоразумие — которое вовсе не всегда должно быть низким и неблагородным — в последнее время чудовищно выросла. Она может быть сегодня не меньше, чем гибель народа.
(1966)
Успех Основного Закона
Для немцев более предпочтительно стабильное государство, чем демократия, которую они будут ценить лишь столь долго, пока она им обеспечивает стабильное государство.
Это почти всеобщий опыт, что конституционная действительность в жизни государства отстаёт от требований конституции. Конституции, особенно когда они возникают в дурмане победоносной революции, часто обещают нечто вроде политического рая на земле — свободу, равенство, братство; с народом, посредством народа, для народа. В политической же повседневности выходит снова и снова по стихотворению Гёте:
Превосходство в силах, оно ощущается,
Его не изгнать со света.
Также почти все конституции заявляют об определённой претензии на окончательность, она состоит в высказанном или в невысказанном «Раз и навсегда»; и эту претензию также они могут претворить в реальность редко или никогда. Снова говоря словами Гёте,
Они мягко двигаются с места на место.
Здравый смысл становится бессмыслицей, благодеяние — бедствием.
Даже где конституции меняются не столь часто, как например во Франции, конституционная действительность постоянно меняется — даже без какого–либо изменения в тексте конституции. Учреждения отмирают, другие добиваются власти, которая не была для них предусмотрена конституцией. Так сегодня мы имеем тот парадокс, что оставшиеся европейские монархии — в Англии, Скандинавии и в странах Бенилюкса — через постоянную тихую эрозию прав короны по сути превратились в исключительно хорошо функционирующие республики, в то время как республики Соединённых Штатов, Франции или даже Советского Союза вследствие всё более сильной концентрации власти у президента или у главы партии несут выраженные монархические черты. Совсем уж не говоря о таких конституциях — которые также имеются — что с самого начала предназначены только для того, чтобы замаскировать истинные соотношения власти в государстве.