Мы забросили в палатку рюкзаки, я нагреб снегу и развалился на спальном мешке, глядя, как Весек роется в груде оставленных вещей в поисках съестного.
— Я обнаружил бульон, есть мед и чай. Имеется обезвоженная японская капуста.
Бутан успокаивающе урчал, пламя свечи отбрасывало на стену силуэт бородатого Весека, а я чувствовал, как проходит нервное напряжение, вызванное тем, что мне пришлось «сделать ласточку». Меня все больше одолевала смертельная усталость. Мы оба молчали, не чувствуя ни радости, ни облегчения, все еще ощущая волнения и накал последних дней. Поздно вечером снаружи донеслись голоса, потом в рукаве появилась голова Рубинека. Он пришел вместе с Войтеком.
— Ну и досталось мне! — сказал Войтек. — У меня на теле вскочила эта гадость, которую называют проклятием альпинистов, так что я едва шел… Мы отправились значительно позже вас. Солнце уже зашло, и туман сделался еще гуще. Слава богу, что по всему пути на перевал были установлены верёвочные перила. Я доставил Шимеку камеру, а он попотчевал нас чаем… Чертовская боль, а тут — палатка, горячая еда… Меня это окончательно размагнитило. Я заколебался: не остаться ли? Но Збышек уговорил меня спуститься. Дальше мы передвигались почти ощупью. Луна светила сквозь туман, все казалось нереальным, грозным и прекрасным. На траверсе, возле верёвочных перил, я почувствовал себя как дома. А потом мы увидели «рондо», высветленное изнутри пламенем свечи. Я облегченно вздохнул: уже конец.
Меня разбудил свет. Снова день. Последний день, отделяющий нас от базы. Уже с самого раннего утра в безоблачном небе повис раскаленный диск солнца. Ледовые заструги Белой Волны сверкали сияющим блеском. Еще до того как мы успели покинуть лагерь, начался невыносимый зной. Словно что-то должно было произойти, будто и в самом деле это предвещало изменение погоды.
Мы вышли поздно, измученные и хмурые после изматывающих, нервозных дней. Медленно и молча продвигались шаг за шагом к темным пятнам палаток «двойки». Шаг за шагом, ступень за ступенью по подтаявшим, расползающимся следам, мы в последний раз приближались к долгожданной базе и желанным зеленым долинам.
Всего лишь несколько, может быть еще десяток, часов странствований, единоборства с безбрежной пустотой белой равнины, борьбы с вязким снегом и собственной слабостью.
Каждый шаг вниз превращает Гималаи только в воспоминания. Задыхаясь от напряжения, обливаясь потом, мы не чувствовали, что этот многокрасочный сон остается позади. Что здесь уже не повторится день усилий, мучений… и того ликования, которое охватывает в горах. В этот день в душе у нас не нашлось места для того, чтобы оценить всю прелесть пребывания в этом царстве белых снегов.
Дряблые, ослабевшие мышцы, проклятия, срывавшиеся с обожженных солнцем губ, запавшие глаза, ожесточившиеся лица и одна-единственная мысль: скорее бы все это кончи лось! Такими мы возвращались.
Вскоре после полудня мы добрались до «двойки». Зной и жажда пробудили в нас самые дурные инстинкты. Мы ринулись на поиски чего-нибудь, что способно утолить жажду, вороша и сминая груды скопившихся здесь продуктов и снаряжения. Но нам ничего не удалось обнаружить, в кастрюлях и котелках оказались засохшие, покрывшиеся коркой остатки пищи. Рядом валялись сумки, пакеты, консервные банки, ныне, пожалуй, уже никому не нужные. Среди них жирные, влажные паштеты из рыбной печени. Подавляя отвращение, мы ложками поглощали эту вязкую массу, упиваясь редкими каплями маслянистой влаги.
И вдруг озарение! В изгибе крыши, образовавшем углубление, на брезентовой поверхности снег за эти дни успел превратиться в воду. Растворив в ней фруктовый концентрат, мы получили великолепный напиток.
Потом наступило время отъедаться. Перед этим мы с неделю жили на голодном пайке. Мед, языки, шоколад, вафли. Просто чудо, что все это не завершилось для нас самым плачевным образом!
На небе появились первые тучки. Солнце скрылось где-то за ними, жара спала, но снег сделался еще хуже. Мы медленно двинулись по этой охваченной таянием пустыне. Сначала нам было по колено, потом по пояс, но чем дальше, тем это все больше напоминало голгофу. Мы утопали в пропитанной влагой белизне, проваливаясь по самую грудь и плечи, не зная даже, то ли это опора, то ли, возможно, подточенные солнцем, припорошенные снегом трещины. Раздраженные, проклиная эти сизифовы усилия, мы выкарабкивались из снежных провалов, пытаясь продвинуться дальше на коленях. Небо плотно заволокло тучами, повеяло холо дом, а мы еще никак не могли миновать террасу.