Входит Георг, молча останавливается у жены за спиной и смотрит на набросок. Она не оборачивается. Георг никогда не отвлекает ее от дела; Левина благодарна ему за уважение к ее творчеству и теперь чувствует укол вины за то, что несколько минут назад была недовольна его приходом. На глаза падает прядь волос, которую Левина сдувает, не отрываясь от работы. За спиной слышится дыхание супруга. Теперь все сходится: уголь, словно по волшебству, повинуется ее желаниям, и на листе проступает рисунок, который, казалось, был здесь всегда – только теперь, благодаря какой-то таинственной алхимии, стал видим смертным. Левина выпрямляется и с улыбкой поворачивается к мужу.
– Отлично вышло, Ви́на! Это он – наш сын, – говорит Георг, положив руку ей на плечо.
Ласковое прикосновение для нее непривычно: муж служит в дворцовой страже, не бывает дома по несколько недель, и всякий раз после его возвращения им приходится заново привыкать друг к другу.
– Как ты, Георг? – спрашивает она. – Вид у тебя усталый.
– Не останавливайся. Мне нравится смотреть, как ты рисуешь.
– Тогда присядь, и я нарисую тебя. Вот сюда, – и она указывает на залитый солнцем табурет у окна.
Порой, когда Левина вглядывается в лицо мужа, ей кажется, что перед ней незнакомец. Где тот робкий молодой человек, что много лет назад явился к ее отцу, в дорогом, но плохо сидящем дублете и с обрезанной под корень челкой, из-за которой походил на монаха? Левина вспоминает, как, увидев его в шляпе, подумала: «А вдруг у него там тонзура?[15]» – и едва не рассмеялась вслух. Георг, племянник старой подруги ее матери, нанес визит в семейство Бенинг, надеясь среди здешнего изобилия девиц найти себе жену.
Строго говоря, дочери живописца Бенинга были для него низкородны. Однако Георг Теерлинк не был завидным женихом. Красотой он не блистал, людей побаивался, смотрел как побитая собака, к тому же заикался так, что с трудом добирался от начала слова до конца. Приветствие и обычные вступительные любезности произносил минут двадцать, мучаясь при этом страшно; сестры Левины – особенно Герта – тревожно переглядывались. У каждой на лице читалось: «Кого он выберет? Только бы не меня!» Левине стало ужасно его жаль: должно быть, это отразилось на лице – так что он выбрал ее.
Тогда ей было семнадцать – и семнадцать лет прошло с тех пор: как быстро летит время! Отец не спорил, но и только; он понимал, что рано или поздно с Левиной придется расстаться, однако, будь его воля, оставил бы ее при себе навеки. Свадьбу взяла в свои руки мать. Обо всем договорилась и устроила так, что Георг Теерлинк взял Левину без приданого – дело редкое, почти невиданное.
– Ну что ты нос повесил? – говорила она отцу. – У тебя остаются еще четыре девочки!
Отец хотел ответить, но лишь рукой махнул и вышел за дверь. Левина нагнала его уже в саду, усыпанном пожелтелыми осенними листьями.
– Не огорчайтесь, батюшка, прошу вас!
– Ах, Ви́на, Ви́на, – ответил он, – ведь ты моя любимица!
– Ш-ш-ш! Что, если остальные услышат?
– Ты думаешь, они этого не знают? – Отец раскрыл объятия, и Левина бросилась ему на грудь, радуясь, что может не смотреть в его изрезанное морщинами лицо.
– Тебе не кажется подозрительным, – спросила в тот же вечер Герта, – что Теерлинк берет тебя совсем без денег? Да, у него ужасный порок речи, но все-таки! Ведь семья у него и родовитее, и намного богаче нашей. Может быть, он просто… ну, знаешь, неспособен на это?
Об этом сестры говорили много и с неизменным интересом. Левина рада была сбежать от Герты и прочих, пусть это даже означало замужество за чудаковатым заикой Теерлинком. Вскоре Герта тоже вышла замуж – за торговца сукном, достаточно богатого даже для нее, – но умерла первыми родами. А Левина по приглашению королевы Екатерины Парр, слышавшей о ее картинах, отправилась к английскому двору; с ней переехал Георг и получил место в дворцовой страже. Со временем она его полюбила – прежде всего за то, что не мешал ей рисовать; от большинства мужчин такого великодушия не дождешься. Заикание Георга с годами почти сошло на нет и теперь проявлялось лишь изредка, обычно в минуты сильных переживаний – большой радости или большого страха. Он никогда об этом не говорит, но Левина подозревает, что в казарме ему не слишком весело: мужчины, когда собираются вместе, бывают жестоки не меньше женщин. Однако в целом служба в дворцовой страже ему подходит: она требует терпения и молчания – а этими двумя талантами Георга Бог не обидел.