Филипп что-то шепчет королеве, так тихо, что не слышу даже я, хотя сижу у нее на коленях. При этом взгляд его скользит ко мне, и в складке губ ясно читается отвращение.
– Мэри, милочка, у нас заболело колено. Сойди и присядь с нами рядом, – говорит королева виноватым тоном.
Откуда ей знать, что я терпеть не могу сидеть у нее на коленях? Откуда знать, как я ее ненавижу? Она приказывает Джейн Дормер подвинуться и освободить для меня место рядом с ней, но тут вмешивается муж королевы и снова что-то шепчет. В результате Джейн Дормер остается на своем месте, а я втискиваюсь по другую сторону от нее, между Джейн и Магдален Дакр – туда, где испанец сможет забыть о моем существовании. Магдален с гримаской отодвигается от меня подальше, что-то шепчет своей соседке, кузине Маргарет, и та громко фыркает. Я делаю вид, что мне безразлично. На самом деле нет. Я привыкла, да – но все равно больно. Просто не стоит об этом думать.
Я озираюсь, ищу глазами сестру, только она куда-то ускользнула. Оглядывая арену, замечаю яркое пятно – ее алое платье – за высокой тисовой изгородью аптекарского огорода. Должно быть, опять любезничает с этим Гербертом.
На арену въезжают рысью с полдюжины верховых испанцев, и среди них Фериа. Среди зрителей раздаются приветственные крики; король встает с места и аплодирует, подняв руки над головой. Его примеру следуют и остальные, но аплодисменты выходят довольно жидкие. Всадники разодеты, как на парад: на них доспехи, высокие ботфорты, шляпы с причудливыми плюмажами и длинные черные плащи. У каждого плащ перекинут через плечо и ложится живописными складками. Вместо копий в руках испанцев длинные трости.
– Вот так свирепые бойцы! – кричит кто-то в толпе, и зрители покатываются со смеху, хотя не совсем понятно, что тут смешного. Да, они не вооружены, но кони у них отличные: шкуры блестят, как отполированные, они выгибают шеи, раздувают ноздри и пританцовывают на месте – а всадники отлично с ними управляются. Ветер треплет попоны, блестит сбруя, многосложная, словно украшения королевы.
Кони вышагивают в ряд, останавливаются и поворачиваются по команде, высоко поднимая ноги и махая хвостами, а всадники перебрасываются своими тростями и ловко ловят их в воздухе.
– И это все, на что вы способны? – снова голос из толпы зрителей.
– Ой, это какой-то новый танец! – по-женски пискляво подхватывает другой, и по толпе прокатывается смех.
Филипп сжимает губы и барабанит пальцами по подлокотнику своего кресла. Все мы молчим. Из толпы – новые насмешливые выкрики. Тук-тук-тук по подлокотнику. Королева пытается взять мужа за руку – он отдергивает руку. Она бормочет что-то о «великолепном зрелище». Он, дернув лицом, отворачивается. Приближенные дамы королевы, Сьюзен Кларенсьё и Фридесвида Стерли, позади нас начинают в притворном восторге хлопать в ладоши. Король, обернувшись, бросает на них такой взгляд, что их руки застывают в воздухе. Королева потирает живот.
Один гнедой жеребец на поле вдруг пятится, встает на дыбы, едва не сбросив седока, и с того слетает шляпа. Тут смеется даже король – но лишь пока из толпы зрителей не слышится:
– Что такое? Дама потеряла шляпку?
Король снова плотно сжимает губы, и в глазах его вспыхивает гнев.
Однако я уже не слежу за тем, что делают испанцы на поле. Мой взгляд прикован к сцене в отдалении, возле тисовой изгороди, в которой участвует моя сестра. Граф Пемброк, отец Гарри Герберта, схватил сына за шкирку. Кэтрин рядом с графом кажется маленькой, как кукла; но она не спешит прочь – судя по наклону головы, сестра о чем-то отчаянно его упрашивает. Я молчаливо желаю ей придержать язык: Кэтрин вечно сначала говорит, а потом думает, и рано или поздно это навлечет на нее беду. Но сейчас нашу Киску едва ли что-то остановит.
Вдруг Пемброк, не выпуская воротник сына, шагает к ней и свободной рукой с размаху бьет по лицу. Кэтрин валится на траву, взметнув алые юбки. Я едва верю своим глазам: этот огромный мужчина, что сейчас шагает прочь, таща за собой упирающегося сына, ударил мою сестру! Быть может, он сказал бы «сама напросилась» – но что с того? Такому поведению нет оправданий.