Вдруг свет исчезает: повернувшись к окну, она видит, что хмурые тучи закрыли солнце – и прекратилась игра света в складках кардинальской мантии, и кожа кардинала приобрела неприятный серый оттенок. «Повезло, что утром не было дождя, – приходит ей в голову. – В сырости, под дождем тот бедняга мучился бы намного дольше…» И тут же с горькой усмешкой отвечает своим мыслям: какое уж тут везение!
– Свет ушел, ваше высокопреосвященство, – говорит она. – Боюсь, сегодня больше написать не удастся. Могу я попросить вас уделить мне еще час вашего времени завтра?
Он наконец поднимает на нее взгляд.
– Покажите, – говорит коротко, указывая на полотно.
Обычно Левина не показывает заказчикам незаконченные портреты – разве только хорошо знакомым. Но кардинал не просит, а приказывает, отказать ему невозможно; и она берется за полотно, небольшое, меньше фута[20] по диагонали. Осторожно взяв его за углы, чтобы не смазать свежую краску, показывает кардиналу. Тот вытягивает шею.
– Ближе! – говорит так, словно отдает команду собаке.
Она подходит ближе – так близко, что ощущает впитавшийся в его мантию аромат благовоний и начинает лучше видеть усталое, осунувшееся лицо. Некоторое время он молча разглядывает портрет. Кажется, доволен: это радует – ведь ему Левина не старалась польстить, как иным своим клиентам. Протягивает палец к своей нарисованной бороде.
– Какая тонкая работа… – говорит он, словно обращаясь к самому себе. Но при этом нечаянно касается пальцем полотна – смазывает все тонкие волоски, над которыми Левина работала большую часть последнего часа, а на пальце остается ржавое пятно. – О… простите… я не хотел… – Кажется, он не способен как следует извиниться – но, несомненно, смущен своей неуклюжестью. На миг Левина видит перед собой просто неловкого пожилого человека – и думает: может быть, в его глазах все-таки есть доброта – или хоть что-то похожее на доброту.
– Это легко переделать, ваше высокопреосвященство, – отвечает она, протягивая ему тряпку, чтобы обтер руку.
По крайней мере, теперь Поул не сможет отказать ей еще в одном сеансе! Она начинает мыть кисти, стирая с них тряпкой избыток краски. Откупоривает флакон со спиртом: сразу начинает щипать глаза, и по комнате распространяется едкий запах. Краем глаза замечает, как кардинал щелкает пальцами, подзывая пажа. Ей хочется поймать его, когда он не видит, что за ним наблюдают, узнать об этом человеке немного больше – сквозь трещину в тщательно выстроенном фасаде подметить что-то настоящее. Паж помогает кардиналу подняться с кресла – кажется, колени у старика скрипят, словно дверь на несмазанных петлях. Оба проходят через комнату; мужчина тяжело опирается на плечо пажа. Левина приседает в глубоком реверансе. К ее удивлению, кардинал останавливается перед ней и говорит с рассеянной улыбкой:
– Господь благоволит к вам, мистрис Теерлинк. Каким даром Он вас наградил!
– Безмерно благодарна за ваши добрые слова, ваше высокопреосвященство.
Он замечает у нее на поясе четки и едва заметно кивает. Четки старинные, память о матери: деревянные бусины отполированы прикосновениями. Должно быть, в этом кардиналу видится знак ее веры. Ложь – но разве не все здесь ложь?
– Королеве стоило бы сделать вас своей фрейлиной, – говорит он.
– Не могу принять такой чести, ваше высокопреосвященство, я из низкого рода.
– Из низкого рода? – повторяет он. – Многим родовитым дамам, знаете ли, не помешали бы столь же прекрасные манеры. – Смерив ее непроницаемым взглядом и помолчав, он добавляет: – А королеве нужно побольше таких людей, как вы.
С этим он наклоняется, чтобы потрепать по голове Героя (жест, наводящий на мысль, что кардинал в конечном счете не так уж плох), поворачивается и уходит, по-прежнему опираясь на пажа. Левина смотрит ему вслед, размышляя о том, сохранится ли эта внезапная симпатия, если он узнает о ее тесной связи с Греями. Но, быть может, теперь, когда семейство Греев изрядно уменьшилось, а Фрэнсис и девочки убедительно прикидываются кроткими овечками, дружба с ними – уже не препятствие для карьеры, как раньше.
Вскоре после ухода кардинала в комнату проскальзывает Кэтрин Грей. Глаза у нее опухли, в кулаке зажат скомканный носовой платок. Левина уже замечала, что в последние дни девочка много плачет по сыну Пемброка. Пытается припомнить, каково страдать по потерянной любви, но сравнить ей с не чем: даже в юности Левина не ведала сильных страстей. В отличие от этой девочки, которая вся – сгусток эмоций.