– Все как карточный домик, Ви́на. Как карточный домик.
– Фрэнсис, не надо! – просит Левина, обнимая подругу за плечи. – Ты сведешь себя с ума.
– А королева? Где ее милосердие? Ведь мы с ней близкая родня. Elle est ma première cousine; on était presque élevée ensemble[1].
Левина обнимает женщину крепче и молчит. Фрэнсис часто забывает, что Левина почти не понимает по-французски. Она никогда не спрашивала, почему Фрэнсис, англичанка до мозга костей, предпочитает французский язык, при дворе давно вышедший из моды. Возможно, дело в ее матери – Марии Тюдор, вдове французского короля.
К ним приближается какой-то человек: ветер развевает на нем плащ, словно крылья летучей мыши. Остановившись перед двумя женщинами, он отвешивает вежливый поклон, снимает шляпу и мнет ее в руках.
– Миледи, – представляется он, щелкнув каблуками, – сэр Джон Бриджес, комендант Тауэра. – В нем чувствуется суровость – именно таким, думает Левина, должен быть тюремный страж; но на следующих словах он оставляет формальный тон. – Миледи, соболезную вам всем сердцем. Мы с женой… – Голос у него дрожит, он сбивается. – За прошедшие месяцы мы оба привязались к вашей дочери. Она замечательная девушка.
Фрэнсис хватает воздух ртом, словно тонет, и не может вымолвить ни слова – просто сжимает его руку и кивает.
– Ее сейчас выведут. – Комендант понижает голос до полушепота. – У нас будет несколько минут; я помогу вам с ней проститься. Она не захотела встретиться со своим мужем перед… – «Перед казнью», хотел сказать он, но вовремя остановился. – Однако попросила о том, чтобы увидеть вас.
– Отведите меня к ней! – Фрэнсис наконец удается заговорить.
– Здесь нужна крайняя осторожность. Вам нельзя привлекать к себе внимание. – Несомненно, он имеет в виду Боннера и его католических ищеек. – Сейчас я уйду. Через некоторое время идите за мной следом. Войдите через заднюю дверь вон в то здание. – Он машет рукой в сторону неприметной пристройки к Колокольной Башне. – Мы будем ждать вас там.
Он разворачивается и уходит. Выждав с минуту, женщины отправляются в ту же сторону, как будто просто хотят укрыться от ветра. Входят, пригнувшись, в низенькую заднюю дверь и оказываются в темноте. Не сразу глаза привыкают к мраку, но вот Левина различает впереди еще одну дверь. Может быть, им туда? Как видно, ей придется взять инициативу на себя: Фрэнсис сейчас вряд ли на что-то способна. Она уже делает шаг к двери, однако та со скрипом отворяется, и из-за нее выглядывает Бриджес. Не увидев никого, кроме двух женщин, распахивает дверь – и вот перед ними Джейн, в черном с ног до головы, с парой книг в маленьких белых руках.
– Maman![2] – говорит она с улыбкой, так, словно сегодня самый обычный день.
– Cherie! – восклицает Фрэнсис, и мать и дочь бросаются друг другу в объятия. – Ma petite cherie![3] – шепчет Фрэнсис снова и снова; французский язык придает этой сцене оттенок драматического спектакля. Левину поражает, что из двоих более взрослой выглядит Джейн: она спокойна и собранна, идеально владеет собой.
Из деликатности Левина отступает на шаг и отводит взгляд – хотя мать и дочь едва ли помнят о ее присутствии.
– Мне так жаль, cherie… так жаль!
– Знаю, mаmаn. – Джейн осторожно освобождается из ее объятий, поправляет платье. – Ne vous inquietez pas[4]. Бог избрал меня для этого. Я ухожу к Нему по своей воле, как исповедница новой веры.
Где хрупкая девушка, которую писала Левина несколько месяцев назад? Хладнокровная, бесстрашная женщина стоит перед ними. Левину вдруг тяжело поражает мысль, что из Джейн Грей вышла бы королева куда лучше, мудрее, чем из Марии Тюдор. Если бы люди увидели ее сейчас – кому пришло бы в голову собирать войска, чтобы свергать Джейн с престола и сажать на трон ее кузину-католичку?
– Мне бы хоть толику твоего мужества! – шепчет Фрэнсис.
– Пора, maman, – говорит Джейн, оглянувшись на Бриджеса, и тот угрюмо кивает. Джейн передает Фрэнсис одну из своих книг и шепчет: – Внутри письма, для вас и для Кэтрин. Ей я написала прямо на форзаце книги; письмо она непременно потеряет – сестренка не из тех, кто бережет вещи!
Она смеется; этот звонкий смех рождает и у Фрэнсис что-то похожее на улыбку. В этот миг Левина замечает, как похожи мать и дочь, и невольно улыбается сама. Но смех тут же стихает.
– Maman, берегите Кэтрин! У нее впереди много испытаний: не знаю, достанет ли ей мужества.
Верно. До сих пор Левина об этом не задумывалась, но пророчество Джейн поражает ее своей кошмарной неизбежностью. Немало реформатов мечтают сместить королеву Марию и посадить на трон правителя одной с ними веры – и после казни Джейн важнейшей фигурой для заговорщиков неминуемо станет ее младшая сестра. Значит, теперь под ударом окажется она. А потом и малышка Мэри… Как костяшки в домино: падает одна – валятся и следующие.